На исходе ночи

— Что? Четыре только? — спросил Миша, вернувшись из передней в пальто и шапке. — Тогда присоедините к ним и мой голос.

— Давайте уж и мой к ним, — сказал ветеран пятого года.

Немного обиженный посланец лекторской группы «воздержался».

— А я против. Решительно против! Был и останусь против, — объявил Связкин.

— Василий, как ты? — спросил Сундук.

Но Василий был уже в передней, на пороге выходной двери. Сундук догнал его.

— Обойдетесь без меня, у вас и так шесть из девяти.

— Верно, — сказал Сундук, — шесть из девяти. Значит, принято. Постойте, товарищи! Завтра через явку сообщим, кому, где, у каких ворот выступать и через кого держать связь с назначенными заводами. В эти дни короткие явки будут каждое утро для постоянной связи. Я буду на явке часа два, и каждому будет указана своя очередь, когда приходить ко мне. Мое только к вам напоследок напутствие: прорывайтесь через все чертовы заграждения, лишь бы вас услышало как можно больше людей! Как бережем себя всегда, так там будем бешено рисковать собой: к массам ведь прорываемся! Там всякий риск оправдан. Рискуйте очертя голову и не щадя себя! Смелей, товарищи!

Василий задержался у двери и слушал Сундука, мне показалось, с восхищением. Сундук заметил это и спросил его:

— Вася, ты не голосовал с нами. Но дисциплине-то подчинишься?

— Спросил тоже! Конечно, подчинюсь.

— Ну, увидим. Нет, постой минутку, не открывай дверь, — Сундук взял Василия за плечи, обнял. — Васька, помни мое слово: хороший ты парень, но последнее мое слово к тебе: одумайся, брось пить, во-первых, а во-вторых…

Василий перебил его:

— А во-вторых, нотаций мне не читай. Я сам с усам. Прощай.

— Ну и дурак! Прощай.

Во вторую пару Сундук назначил себя и меня.

— Раз прошла первая пара, разведывательная, по-видимому, благополучно, надо спешить убрать скорее нелегальных: Павла и меня. Выйдем, Павел, вместе и сейчас же разойдемся поодиночке.

Но я намеренно замешкался, сделал вид, что потерял шапку. Мне не хотелось оставлять Клавдию. Сундук рассердился на мою медлительность:

— Пойдешь после, а со мной выйдет Связкин.

Связкин был уже у самой двери, как вдруг обернулся, хотел что-то сказать, но не нашелся и неожиданно потрепал меня за ухо, очевидно, в знак нежности.

Затем ушли ветеран и Тимофей. Я все еще будто бы искал шапку, которую запрятал к себе в карман. Дальше на очереди был представитель лекторской группы. Клавдия требовала, чтобы с ним шел я, а я настаивал, чтоб шла она. Клавдия, смеясь, сказала:

— Я должна сойти с корабля последней.

Пришлось лектору идти одному. Он, кажется, не был огорчен.

Мы постояли немного в передней. Послушали: снаружи все тихо, только что-то хрустнуло в оконной раме от мороза. Клавдия и Степанида Амвросиевна от волнения задержали дыхание. Клавдия шепотом сказала:

— Ну, выходим и мы.

В сенях, уже у самой двери, мы услышали со двора скрип ступенек: кто-то поднимался по крылечку.

— Назад, в комнаты! — прошептал я.

Мы вернулись и сейчас же сбросили пальто.

— Паспорт у вас, надеюсь, уже прописан? — спросила Клавдия.

— Нет.

— До сих пор не собрались? Знай бы это Сундук, он не пустил бы вас на наше совещание. Покажите мне, какой у вас паспорт.

Я достал из кармана и подал свою фальшивку. Степанида Амвросиевна рассердилась:

— Да бросьте вы паспорт! Уберем скорее посуду, оставим только две чашки, будто мы двое чаевничали. А Павла спрячем.

Из сеней донесся стук в дверь.

— Куда же деть Павла?

— Лезьте, Павел, сюда вот под столик!

— Какой?

— Да вон, который покрыт зеленой суконной скатертью. И не догадается никто.

Действительно, никто не догадался бы, что человеку придет в голову спрятаться под таким малым и узким столиком. На столе стояла под стеклянным колпаком бронзовая литая группа, изображавшая часы, на которые по бокам опирались фарфоровые пастушок и пастушка, а рядом взвивался бронзовый конь. Скатерть ниспадала до самого пола, даже несколько стелилась по нему. Я поднял край скатерти, заглянул под стол, и сразу вспомнилось детство: интересно под столом прятаться, паутинки висят между стенками выдвижного ящика и углом; я любил в детстве забираться под столы или лежать на гардеробах во впадине, загороженной от всего мира узорчатым карнизом.

— Лезьте скорей, Павел, стучат сильнее.

Прятаться, конечно, надо было, и как можно быстрее, но что-то во мне воспротивилось.

— Я не полезу под стол.

— Да почему, Павел? Ведь надо же!

— Не хочу!

— Вы, как мальчик, капризничаете! — сказала Клавдия.

Но мне показалось — она была довольна моим, мне самому непонятным, упрямством.

— А они и есть мальчик, — подтвердила Степанида Амвросиевна, — и им кажется, что некрасиво такому бравому молодому человеку да под стол лезть.

— Нет, я не поэтому, конечно. Но это было бы как-то глупо.

— Некогда рассуждать. Прячьтесь.

Я вошел в соседнюю комнату, в спальню Степаниды Амвросиевны, и просто встал за дверь. Будь что будет!

— Что же вы не открывали сразу? — спросил околоточный, вошедший с городовым и человеком в штатском, очевидно шпиком.