На исходе ночи

Я знал другое — что при нашей разобщенности от центра меньшевики не стеснялись применять, как оружие для ослабления наших рядов, заведомо ложную информацию. Но здесь что-то было похоже на правду. Недаром Викентий избегал подробностей. И, наконец, то, что преподнес нам Викентий как решение пленума, — а он не стал бы, не посмел бы их сознательно перевирать, — не вязалось в нашем представлении — ни у меня, ни у Тимофея, ни у Ветерана — с известной нам общей линией Ленина. Словом, я, кажется, получил от врага, помимо его желания, некоторый ключ к разгадке того, что еще казалось неясным. Если сообщение Благова правда, то этим подтвердилось бы, что мы, как бы плохо ни работали, не отклонились от линии Ленина. Если бы это было так, то какой бы камень упал у меня с души.

— Я пришел, Александр Федотович, пригласить вас на одно общее дело.

— Интересно. Расскажите.

Я рассказал о предполагаемом суде над махаевцем.

— Интересно. Это очень интересно. Наша точка зрения на неизбежность провокации в подполье вам известна. Мы будем приветствовать суд. Только ведь вы не рискнете пригласить нашего представителя в состав суда.

Я намеренно не спешил ответить. А Благов уже начал свои «комментарии»:

— Наш представитель был бы вам не совсем удобен. Ведь при разбирательстве слишком явным бы стало, что восхваляемое вами подполье само по себе автоматически рождает провокацию.

Благова перебил Связкин:

— Слушай, Павел, а вы бы рискнули допустить нашего представителя, ну, хотя бы наблюдателем? И я тебе заранее скажу, Павел, — если хватит у вас на это духу, то, пожалуй, сам уважаемый наш, сидящий здесь, Александр Федотович, и тот признал бы это с вашей стороны как шажок к единству. А?

Тогда я сообщил им, что мы решили дать их представителю решающий голос как полномочному судье.

— Ты не врешь? — спросил в сильном замешательстве Ефим Иванович и выжидательно посмотрел на Благова.

Тот сидел невозмутимый и спокойный, бровинка не дрогнула даже. А я чувствовал, что оборот дела ему не нравился. Странная улыбочка вдруг заиграла на его лице.

— Мы согласны, — сказал Благов, — мы приветствуем приглашение представителя от нас, хотя нам и хотелось бы держаться подальше от разлагающего влияния подполья.

Связкин сразу и обрадовался и удивился, он не ждал согласия.

— Только вы должны нам письменно подтвердить, что наш представитель будет иметь права судьи… И еще одно обязательное условие, абсолютно обязательное: мы не хотим, давать козырь в руки буржуазной прессы, которая уверяет, что будто бы революционеры судят провокаторов пристрастно. Поэтому мы требуем самого щепетильного соблюдения всех гарантий для обвиняемого, разумею в данном случае Семена Вытряхая, махаевца, как вы его называете. Ему должна быть дана возможность представить суду свои оправдания и объяснения. Мы не можем его лишать права защищаться.

— Вы это серьезно? — спросил я. — Или это вы в порядке издевательства над здравым смыслом? Где же и кому этот охранник и мерзавец будет давать объяснения? Кто это вручит ему извещение о суде? Он скрылся. Может быть, по-вашему, пригласить еще и полковника из охранки — в качестве свидетеля защиты или в качестве защитника? Нет, Александр Федотович Благов, вы ведете себя сейчас издевательски. На такое провокационное условие мы не пойдем.

— Ваша воля, — засмеялся Благов, — ваша воля… Я только вынужден буду принять меры, чтобы широкая масса узнала, что срыв произошел именно по той причине, что большевики не пожелали создать для суда элементарных условий, обеспечивающих объективный разбор дела. Наше объяснение такого рода будет опубликовано в печати…

— В легальной? То есть в буржуазной?

— Да, в легальной, да, в буржуазной… другой пока еще нет. Вы сами вынуждаете нас к этому неприятному шагу, у нас нет иного средства для защиты от вашей демагогии. Что вы скажете?

— Скажу, что это называется использованием буржуазной печати для клеветы на рабочие организации. Это и есть настоящее ликвидаторство.

Выйдя от Благова, я подумал: каков же результат? Появится в желтых газетах еще один клеветнический навет на большевиков. И кто виноват? Мне стало ясно, что если до сих пор говорилось о наших ошибках весьма спорное, то теперь мы начинаем делать ошибки бесспорные. Избегая обострений с несомненным примиренцем Викентием, мы наивно решили пойти на переговоры с Благовым о суде: мол, в крайнем случае будет лишь потеря времени… Оказалось иначе. Нами самими создан повод для новой интриги против нас. Тяжкий урок. В примиренчество вступи хоть одной ногой — провалишься, как в болото.

Уже наступило время нашей явки. Пора отправляться в книжный магазин.

Но в коридоре на меня налетел Василий, сильно возбужденный. В первую минуту я подумал: не пьян ли?

— Где бы можно нам тихонько поговорить?.. Эх, Павел, опять я размахнулся очертя голову…

Мы нашли уголок, — совсем пустая комнатка, из которой, судя по еще дымящимся окуркам, только что вышли люди. Василий мне рассказал: