На исходе ночи

Ветер свистел и гулял по пустым, голым и неприветным весенним просторам, от вида которых хорошо мечтается о том, что далеко-далеко и что до нас не сбывалось, а при нас сбудется и сделается, может быть, нами же.

— Я люблю, когда вместе и ветер и припекает горячее солнце. Смотри, Павел, на сколько верст открыт простор…

Большое черное поле легло горбатым холмом, вроде выгнутой крышки. На поле пахали. Там и сям ползли по скату холма соха, лошадь, мужик и медленно скрывались за дальним склоном. А затем снова выползали из-за склона… И казалось, что не живое это движение, а кем-то будто заколдованное. Кричит мужик на лошадь, грачи то спустятся стайками на поле, то рассыплются, то вспорхнут, вьется журчание невидимых вод, покаркивает ворона. И неужели так было целые тысячелетия?.. Соха, мужик, тонкая полоска серой земли, каркающая ворона и размывная струйка ручья по скату оврага…

И тут Клавдия наконец мне объявила, какое вечером сегодня ждет нас событие. Меня, как старшего организатора района, вызывают товарищи из Московской исполнительной комиссии.

— Почему ты как-то особенно говоришь об этом, торжественно, как о чем-то необычном? Я же все эти дни жду, что комиссия сформируется и приступит к работе и у нас будет наконец общегородское руководство…

— Нет, Павел, это в самом деле необычно. Мы наконец узнаем все, о чем до сих пор были только слухи… и чего до сих пор не знали ни мы все, ни ты, ни Сундук даже… Мы узнаем последние решения центрального руководства.

— Транспорт литературы пришел? Шифрованное письмо? Или приехал кто?

— Приехал…

У меня чуть не вырвалось: «Сундук приехал?»

— Приехал товарищ, я не знаю его, но ты, наверное, знаешь и, по-видимому, слышал о нем. Есть слух, что он войдет в исполнительную комиссию Московского комитета. Партийное его имя «Викентий».

Викентий! Я действительно его знаю по московской организации. Мы работали вместе во время выборов во вторую Государственную думу. Это тот самый Викентий, который во всем старается подделываться под Иннокентия, очень известного у нас в Москве большевика, замечательного организатора и революционера.

Что он нам скажет? Я взволновался перед близкой встречей.

Мы должны узнать от Викентия всю правду, все должно разъясниться!

С поля мы возвращались иной дорогой и забрели на кладбище. Оно было на крутом пригорке. Солнце здесь припекало сильно. Вязкая топь начинала просыхать, и даже кое-где уже пробивались редкие иголочки новой травы.

Мы сели на самом припеке на нагретую лучами каменную плиту намогильного памятника. Я чувствовал, как Клавдия безмерно мне близка, — важная новость, которую мы приняли одинаково горячо, сблизила нас, кажется, еще больше.

— Хорошо, Клавдюша, что мы союзники с тобой во всем, во всем в жизни…

Я положил ее пальцы к себе на ладонь и перебирал их один за другим. Что-то торжественное наполняло меня, когда я всматривался в спускающиеся сумерки, вслушивался в начинающийся предвечерний гомон грачей и ощущал внутри себя нарастающее приподнятое ожидание встречи с тем, кто приехал издалека, может быть от человека, кого я чту и люблю больше всего на свете.

На голых ветвях ветел чуть-чуть уже закраснелась вечерняя заря. Нас заметил какой-то согнувшийся старик и закричал:

— Бесстыжие! На могиле расселись…

При возвращении в поезде было полно. Говор людей, беспорядочная толкотня при входе и выходе, свистки паровоза, грохот встречных поездов, настойчивое и однообразное громыхание колес, казалось, куда-то звали, о чем-то предупреждали, предупреждали навязчиво, с оттенком угрозы. Всегда тревожно после деревенской тишины и мира подъезжать к городу, особенно вечером, когда зажигается море огней. Кажется, что ты на каком-то пороге, перед неизвестной проверкой. А экзаменовать тебя будет сама жизнь — судья строгий, пристрастный и холодно-равнодушный к твоей участи.

При выходе с вокзала попался навстречу Ваня с завода Жиро. Он отвел меня в сторону и прошептал, что о махаевце ему все известно со слов Степы и что он, Ваня, узнал, будто махаевец взял сегодня утром в конторе расчет и уволился с завода. Я крепко пожал руку Ване, дал ему кое-какие поручения и попросил держать меня в курсе всего дальнейшего.

Клавдия вдруг погрустнела. Вздохнув, она сказала:

— Папа спрашивал о тебе, видно, ему хочется с тобой поговорить, но он признаться в этом не желает… Ему все кажется, что ты отвлекаешь меня от него. Придумаем, как бы тебе с ним повидаться. Ты должен это сделать обязательно. Он вернулся из Питера расстроенный. Повидайся с ним, я тебя очень прошу.

ГЛАВА XXI

Встреча с Викентием была назначена в квартире того циркового артиста, где когда-то у нас была явка.

Когда мы подошли к дому и подымались по лестнице, я был весь как в огне. Встречи с людьми, о которых я предполагал, что они близки к Центральному комитету, всегда меня волновали сами по себе, а тут я к тому же знал, что мне придется отчитываться и получать указания.