На исходе ночи

Добровцы «стояли на квартире» на Житной улице. Живут они лучше, чем прядильщики, даже лучше, чем кондитеры, — металлисты! Стены комнаты оклеены обоями, у окна широкий письменный стол, поделенный надвое двусторонней стоячей полочкой с отделениями для бумаги, карандашей и ручек; этажерка с книгами; в углах на полу тоже книги; на одной стене портрет Маркса, а на противоположной — Максима Горького и под ним веером открытки с изображением артистов Художественного театра в ролях и без грима.

Встретили нас радушно, но с ясно выраженным чувством собственного достоинства. Один назвался Константином, — ему нравилось свое имя, другой — Солнцевым, — ему не нравилось имя Терентий, и он морщился, когда Константин называл его «Теря» («пожалуй, на тебя глядя, будут звать меня Тетерей»), но и «Терюша» тоже не вызывало в нем восторга.

Оба они были в темно-синих костюмах, — не новых, но содержимых бережливо и, по-видимому, только сегодня отглаженных явно неопытной рукой, проложившей неуместные складки вдоль рукавов пиджака, а складки на брюках слишком близко к наружной стороне. Солнцев был в рубашке с крахмальным воротничком, а Константин в косоворотке, вышитой гладью. Штиблеты у обоих соперничали в остроте носка и блеске.

Солнцев начал разговор сразу с очень высокой ноты. С гневной ожесточенностью он напал на якобы «примиренческий душок» замоскворецкой организации. Прерывать себя он не давал. Он и слушать не хотел мои возражения и продолжал громить. Мне стоило немалого труда остановить поток его обличений. Но даже и после того, как я разъяснил, что Михаил не представляет взглядов замоскворецкой организации и что мы тоже считаем его примиренцем, Солнцев не сменил гнев на милость.

— Да и вы тоже, слышал я о вашем выступлении на профессиональном совещании…

— Не удовлетворило вас? — спросил я.

— Нет, не удовлетворило. Разочаровало, товарищ Павел, меня ваше выступление.

— А почему, товарищ Солнцев?

— И меня не удовлетворило, — проговорил Константин.

— Спрашиваете, почему?.. Мне, Костя, доверишь или сам изложишь? — обратился Солнцев к своему другу, и видно было, что в их двойке ведущим является склонный к молчаливости Константин.

Он досадливо махнул рукой, как бы показывая — чего же тут рассуждать о такой самоочевидной вещи, и в знак бесполезности объяснений встал и отошел к окну.

— На наш взгляд, — сказал Солнцев, — вы на этом совещании почти только оборонялись. Правда ведь, Костя?

Константин посмотрел на меня и снова ничего не ответил.

— А мы с Константином уверены, что надо было не обороняться, а наступать. Вы скажете, что в легальных организациях сейчас как будто большинство у ликвидаторов? А что, если это только так кажется? А не создали ли они сами такую легенду, а мы в нее, по наивности и по недостатку смелости, взяли да и поверили? Оно конечно, так спокойнее — верить в их большинство… Но если бы это большинство и существовало на самом деле, так что ж из того?! Давайте отнимать его у ликвидаторов. Может быть, вы скажете: а настало ли время? А вы, пожалуйста, перейдите в наступление, попробуйте, там видно будет, готовы мы иль не готовы. А что же такое подготовка в таком деле? Самый бой и есть подготовка к бою. Не так ли, Костя?

— Не точна немножко твоя формулировка, Солнцев, но не в формулировке сейчас дело, а в том, чтоб не трусить и больше верить в свои силы.

Эти речи меня взорвали.

— Прекрасная декламация, товарищ Солнцев! Вы, вижу по открыткам на стене, любители драматического искусства…

— Павел, не горячись и не переходи на личную почву, — перебила меня Клавдия.

Я взорвался еще больше.

— Да что, в самом деле?! В игрушки, что ль, мы играем?.. Конфетки, что ль, будем друг другу преподносить?.. Мы дело делаем, а не в любезности играем. Вот что, друзья хорошие: настроение ваше мне нравится, намерения хорошие, но пока что одни слова! Дела-то с вашей стороны нет. Вы думаете, мы умиляться будем вашим хорошим словам? Нет, извольте-ка работать, извольте-ка делом доказать…

— А что мы можем сделать, когда нашу заводскую организацию представляет везде Мишка?

— А не стыдно вам, что вас именно Мишка представляет, почему вы его терпите?

— Не так легко его переизбрать: у него авторитет, завоеванный давно, а мы новички.

— Авторитет? А не есть ли это тоже легенда, да еще, может быть, созданная самим Михаилом? А вы, по наивности или по недостатку смелости, поверили в эту легенду! Конечно, «так спокойнее»… Мы, мол, авторитет не можем одолеть… а вы «только, пожалуйста, попробуйте»…

— Павел! — снова остановила меня Клавдия. — Я не понимаю тебя, это уж издевка…

— Пусть дорогие товарищи получают, что заслужили. Авторитет, говорите, Солнцев… А знаете, что авторитеты у нас делами завоевываются и поддерживаются все новыми и новыми правильными делами, а не сохраняются, как пожизненная рента. Отчего вы не поставили перед нами вопрос о Михаиле, если сами не были в силах приструнить его и лишить руководства?

Тут наконец разговор перенял Константин: