На исходе ночи

— Чего что же? Дело повернулось так, что если не снимешь статью, то тебя самого снимут. Я боролся как мог. Но, в конце концов, что важнее, Павел, — сохранить за нами позицию редактора и уступить им, не пускать статью Сундука, или упереться?.. И тогда все равно и статью не напечатали бы, и редактора они другого, своего, посадили бы.

— И что же, Миша?

— Я сказал, что статью снимаю. Тогда поставили на голоса. И записали в протокол, что статья Сундука, как раскольничья, отклонена единогласно.

— Единогласно?

— Ну да, единогласно… Что ж мне было делать-то? Вот и я хотел с Сундуком посоветоваться, как дальше быть…

— А что тут советоваться, Михаил? Поступил ты как кисляй, как самый размагниченный примиренец… Что толку из того, что ты остался редактором? Какой ценой остался? Ты теперь будешь мальчиком на побегушках у Благова, густопсового ликвидатора. Ты отдал журнал ликвидаторам, да еще прикрыл это предательство своим большевистским именем.

— Ну, это уж, Павел, ты завираешься и говоришь действительно как отпетый раскольник. Нам все-таки при нынешних условиях надо дорожить единством.

— Но во имя чего единство и для какого дела? Для того чтоб плясать под дудку ликвидаторов?

— А что теперь делать?

— Тебя, по-моему, надо отозвать. Ты уже нас не представляешь больше. Ты «единогласен» с ликвидаторами.

— А кто это имеет право меня отозвать? Московского комитета нет, это раз. А два — ты же знаешь о курсе на единство.

— А ты этот курс откуда знаешь? У тебя есть на этот счет точная партийная директива? Пойди-ка сейчас к рабочим и расскажи, как ты спасовал перед Благовым. Они тебя осмеют и выгонят в толчки.

— Никуда я не пойду. Подождем, узнаем, взвесим, тогда и решать будем.

— А по-моему, ждать нечего. Цена твоей позиции ясна, и мне ясно, как надо по этому случаю поступить.

— Что ж ты намерен сделать в мою защиту?

— В твою защиту? Пусть тебя защищают ликвидаторы. Мы тебя не будем считать нашим редактором.

— Вот оно! Чуть что — и уже «не наш»…

— Если ты честен, Михаил, тебе надо самому уйти и просить нас, чтоб на твое место мы выдвинули настоящего большевика.

— Значит, по-твоему, я не настоящий.

— По твоему поведению сужу.

— А если я добровольно не откажусь от редакторства и буду защищаться?

— Все равно, своего доверия мы тебя лишим.

Михаил «трагически» развел руками:

— Вот уж действительно полное игнорирование курса на единство! Дальше идти некуда: раскольничья у тебя политика.

Михаил вышел из комнаты, не простившись. Признаться, в глубине души я был растерян: вот какое сложное положение создается с самого начала! Снова постучала Груша.

— И еще к вам гости… Наша барышня и с нею какой-то с проседью, весь умытый, на голос аккуратный, тихий.

Вошли Клавдия и Связкин. Клавдия была бледна, Связкин натужно, старательно сумрачен. Весь их вид говорил, что случилось что-то необычайное.

— Сундук арестован! — сказал Связкин, то сжимая, то разжимая кулачки, не то от гнева, не то от неудовлетворенной жажды суетиться при важном событии.

Я с тревогой и опасением ждал такого известия, но какая-то надежда еще оставалась: а может быть, я ошибся вчера, может быть, в черной карете был не Сундук, а мне померещилось, что он. Вот он войдет и скажет: «Здравствуй, Павел! Я жив!» И когда Связкин подтвердил беду, мне стало досадно: ему-то что?.. И затем он так противно сопит и булькает, как горшок на горячих угольях!

— А вы откуда это берете, Ефим Иванович?

— Мне махаевец сообщил.

— Врет ваш махаевец! Откуда он знает — в охранке, что ль, служит? Брешет!

— Да ты подожди ругаться-то…

— Спокойнее, Павел, дослушай, надо дослушать, — наставительно попросила Клавдия.

— Я тебе… изволь, скажу, откуда махаевец берет. Ты узнаешь сейчас, ты сейчас услышишь, откуда он берет. От Прошки! Вот от кого он взял! Понял ты это? От Прошки!.. А как было дело? Я его, махаевца, конечно, заставил подробно рассказать мне. Было так: встретил он вчера поздно к ночи Прохора в пивной… пьяного…

— Вздор! Прохор не пил никогда и не пьет.

— Вот, вот, как раз махаевец и рассказывает, что удивился: никогда парень не пил, а тут пьяный, лыка не вяжет… Что за притча? А Прошка куражится: «Случай, говорит, такой вышел, что нельзя не спрыснуть…» И спьяну-то прямо и бабахни махаевцу: «Сундучок-то, говорит, заперт». — «Какой сундучок?» — «А такой, говорит, сундучище за решеткой заперт… Арестовали Сундука вчерась».

Слушаю Связкина, а в мыслях в это время: да, похоже на правду. И пьянство Прохора очень вероятно в теперешнем его положении, и, чтобы так наговорить на Прохора, надо было знать, какая у него сейчас в душе бушует буря, а откуда махаевцу об этой буре догадаться? Откуда бы также махаевцу знать, что Сундук вчера подвергался опасности ареста… И все-таки, как ни перебирай, а я не могу себе представить, что в хорошей, чистой душе Прохора могут жить вероломство и измена… Я постарался не показать товарищам своих сомнений.

— Ну ладно… Это пока только разговоры.

Я спросил Ефима Ивановича, есть ли у него какие дела ко мне, «кроме передачи новостей от махаевца».

— Есть. Срочное дело. Требует немедленного решения.