На исходе ночи

— Ну, вот видите, уже и узость у меня обнаружилась! И еще одно, Никандр Дмитриевич, мешает мне выпить вместе с вами: вы меня так расхвалили сейчас, и это после того как в серьезном споре мы абсолютно разошлись… И я спрашиваю себя: а не сделал ли я какую-нибудь глупость?..

— Очаровательно! Вы все больше и больше мне нравитесь…

— …настолько, что вы меня обещали арестовать «собственными руками». Получается милая картинка: сначала дружески выпили бы за меня, а потом мне же руки связали бы за спину?! Так, Никандр Дмитриевич?

— Язва! — сказал профессор.

— Я предложу тост за то, чтоб вам, Никандр Дмитриевич, не пришлось меня арестовывать…

Офицер рассмеялся:

— Хорошо придумано. Пожалуй, я готов… Но все-таки я пожелал бы, чтобы вы не создавали повода к вашему аресту, то есть не агитировали бы моих солдат. Согласны?

— А я бы пожелал, чтоб мне удалось создать как можно больше поводов, то есть удалось разагитировать ваших солдат, но чтоб нам никак не удалось меня настигнуть и арестовать…

— А, нет! Не согласен!

— Ну вот, видите… Теперь уж не по моей непримиримости, а по вашей «узости» мы не нашли объединяющего нас тоста.

— Выпьем тогда без тоста, — предложил профессор.

Офицер, выпив, протянул мне руку.

— А все-таки не такие уж мы с вами враги.

— Что жизнь покажет, Никандр Дмитриевич, увидим.

Я ушел от них. Когда погасил лампу, стало видно, как за окном по небу низко тащились лохмотья туч.

На противоположной стороне улицы фонарь. Он кладет на потолок дрожащую, уродливую тень от медного коня со всадником, стоящих на камине.

Какой бесконечно длинный день прожил я!

ГЛАВА VII

Ранним утром я вдруг поднялся со своего ложа, чего-то испугавшись, и сделал безотчетное движение снова лечь, свернуться. И только поймав себя на этом намерении, окончательно проснулся. Ночью мне чудилось, что я продолжаю спать под диваном в купе вагона и должен, по возможности, оставаться неподвижным.

Еще не зная, что предприму в этот день, я рывком оделся и быстро привел в порядок вещи, которые мне служили постелью: сложил отдельно постельное белье, подушку, плед, свернул тюфячок, снял его с кушетки. Открыл форточки. Эти обязанности значились в неизвестно кем установленных правилах для кочующих ночлежников: как можно меньше хлопот для тех, кто приютил тебя. Я огляделся: подмести бы комнату, да веничка нет… И я не разрешил бы этой проблемы, не войди тотчас Груша.

— Встали? Такую рань! А я крадусь, — не разбудить бы. Гости к вам…

— Гости?.. Дворник? Околоточный?

— Никакой подобности. Господин, вальяжный такой из себя. Одет в подбор под барина, бровями строгий, а взгляд не сердитый. От нашей барышни показал записку… чтоб я его к вам допустила.

Вошел Михаил.

Я затревожился, заторопился:

— Что случилось, Миша?

Он не спешил с ответом. Высмотрел себе глубокое кресло, окунулся в него, как будто жалуя его своей милостью, и сейчас же достал портсигар карельской березы. Это у него не барство. Недоест, а портсигар заведет подороже. Последнее время он играет в литератора, это любимая его роль. Наверное, ему попался на пути какой-нибудь журналист или литератор с таким портсигаром и с такой же развалкой. Усевшись поудобнее и закурив, он сказал:

— Плохие новости.

— Или с Сундуком беда?

— Потому-то к тебе Клавдия и послала меня…

— Сундук арестован?

— Этого не знаю, известно только, что на утро он назначил мне встречу… и не заявился. Я прождал зря. Это же небывалый для него случай. А дела к нему важнейшие. Плохо, плохо все оборачивается…

— А ты расскажи прямо, что случилось.

— Случилось то, что статья Сундука не пойдет в журнале, отвергнута.

— Кем?

— А так называемым или так себя называющим бюро профессиональных союзов. Журнал, ты знаешь, является их органом. Заседание бюро было назначено вчера вечером внезапно, кто-то из меньшевиков потребовал. И вопрос о статье на заседании выплыл тоже внезапно. Заседание уже подходило к концу. Видят — Сундука нет. Меньшевики перешептываются: «Уже поздно, теперь он не явится». А я так думаю, что его просто не известили… И хлоп! В текущих делах вносят экстренное заявление о статье Сундука. А я, загодя, всех, кого надо, с ней познакомил. И пошли тут разговоры-крики, что, мол, статья раскольничья, статья противоречит курсу на сближение фракций… А в уголке сидел и все время молчал, только глазами поводил, вроде как командовал… Александр Федотович.

— Благов?

— Он самый. Его нам в начале заседания так рекомендовали: «Приехал и примет участие в нашей работе видный деятель профессионального движения и рабочей кооперации, литератор, ученый, недавно вернулся из ссылки».

— Я все это знаю.

— Ну вот, он вдруг спрашивает меня: «А ваше мнение, редактор?» Не успел я ему ответить, а он уже обращается к Связкину, — тот председательствовал: «Если, говорит, товарищ Михаил как редактор будет настаивать на помещении статьи, то придется нам менять редактора». Тогда я, конечно, попытался защищать статью…

— И что же?