На языке эльфов

Надо мной скулит аппарат, останавливая торнадо. А ощущение такое, что никакие не нужны вещи, никакие запахи и цвета, ничего.

– Не знаю, почему ты такой пугливый, – дверь открывается, закрывается: кто-то заходит, – но хочу, чтобы ты знал, что я никогда не причиню тебе вреда. И не сделаю больно. – А тебе неважно. Ты держишь мой взгляд крепко и категорично и никуда больше не смотришь. – Если нужно, буду носить тебя на руках. Хочешь?

Что мне остается, кроме мотания головой?

– Не хочешь?

Что мне остается, кроме мотания головой!

– А чего хочешь?

Чтобы я никогда тебя не встречал. А ты – меня. Это же последний раз, да? Я уже знаю. Я уже. Открываю барабан, хватаю свою корзину…

– Итан.

Скидываю в нее не до конца высушенные вещи быстро и упрямо, уставившись только в это узкое пространство: между корзиной и механическим нутром.

– Итан, – ты снова зовешь, а я слышу, как буквы моего имени шелестят по плитам плащами цвета отчаянного смирения. – Скажи хоть что-то, пожалуйста.

Я бы хотел забрать твое сердце. Закутать в вещи и пронести незаметно через главный вход людского непостоянства. Если бы я мог натурально держать его у себя и знать, что, покуда оно в плену, со мной ничего не случится, может, мне было бы проще рискнуть. Но твое сердце всегда будет в твоей груди. Если я его вырву и присвою, ты погибнешь. Если рискну, не взяв его в залог, скорее всего, погибну сам.

– Итан! – Отчаяние загорается в тебе ярче, повышенный тон хлопает вместе с дверцей сушилки. – Объясни, что не так и в чем проблема, прошу тебя! Я постоянно ломаю себе голову, пытаюсь придумать варианты и ничего ни черта не понимаю!

Я понимаю все, и от этого только тяжелее, Чоннэ. Поверь, твое неведение выгоднее, чем кажется.

– Итан… – Сколько раз эти стены уже слышали мое имя? – Итан!

Ловишь за руку, перекрыв собой выход. Сжимаешь поверх локтя. Как когда-то в январе.

– Если ты сейчас уйдешь, все равно ничего не закончится.

– Ты задал уже слишком много вопросов. – Перекинут рюкзак через плечо и прижата к груди корзина с бельем: мне нужно сбежать. – Больше не надо. – Заставляю себя обернуться. Попадаю в глубину невероятно строгих и настойчивых глаз. – Мы закончили.

Неважно, что и где во мне колется и шипит.

– Нет, – три буквы как один удар по столу.

– Ты мне не нравишься, Чоннэ.

– Вранье.

Есть банальный ответ-защита. «Не льсти себе». Но это как раз то, что тебе следует делать.

– Отпусти.

– Объясни, почему бежишь от меня.

Это как настольный теннис. Дрянной и нескончаемый.

Можно я скажу тебе правду? Мне нравится, когда ты держишь меня вот так, не оставляя синяков: даже когда злишься, не давишь – бережешь. Мне нравится чувствовать твое дыхание и весь калейдоскоп запахов, включающий пот. Нравится, какой ты, сколько в тебе напора и неуемного собственничества, каким вспыльчивым ты можешь быть, каким странным и опасающимся меня спугнуть. Но сам ты мне не нравишься. Какое же это «нравится»…

Можно я скажу тебе правду? Мне бы хотелось иметь возможность застыть в этой точке. Когда ты говоришь «я в тебя» вместо «я тебя» из страха, что решу, будто это чересчур. Я остался бы здесь и ничего бы не стал тебе объяснять за ненадобностью.

Можно я скажу тебе правду? Я тебе благодарен. За то, что показал мне, как может быть. За то, что ты есть, Чон Чоннэ, и дал мне возможность звать тебя твоим настоящим именем.

Я мечтал никогда тебя не встречать. И сейчас не хочу. Просто потому что без тебя мне бы жилось проще. Но с тобой я все больше стал задумываться: а действительно ли это так необходимо – жить?

– Когда у тебя завтра свободные пары?

Мой вопрос здорово тебя дезориентирует. Ты хмуришься, бегаешь взглядом по моим зрачкам, медлишь. А я мечтаю, чтобы свободных пар не было.

– С утра до третьей свободно, – отвечаешь, но не сводишь взгляда, держишь хватку. Ищешь подвох. Не всегда, но иногда мечты – это пена.

– Приходи в двенадцать в «Калифорнию».

– Зачем? – Настороженность никому не помешает, да?

– За объяснениями.

Бессмертие – это что?

Это возможность смотреть на растерянность в твоих глазах, пока ты умудряешься одновременно сохранять в них прежнюю строгость. Ты такой удивительный. Ты разжимаешь ладонь.

Я игнорирую мартовский вечер, выхожу в серо-желтый мир, не надевая куртку. Не холодно, потому что все еще горячо и по-прежнему пылают твои отпечатки на моей коже. Не оглядываться и не оборачиваться – это первостепенная задача посреди ветров и увядающей окончательно зимы. По тротуару навстречу – группа студентов с какой-то музыкой из динамиков подсвеченного смартфона. Много громких голосов и пара, рожденного из смеха и слов. Я узнаю лица, слепо ловлю взгляды, протекаю между силуэтами, не могу сосредоточиться и распознать песню.

Дело жутко плохо. Потому торможу посреди дороги и опускаю корзину на асфальт перед собой. Неоновая вывеска справа и моя тень слева. Пахнет приправой, вынимаю телефон из рюкзака, слышно, как почти рядом кто-то громко жует, болтая с набитым ртом. Не поднимаю головы, не любопытствую.

Открываю чат с сестрой, не готовый пока говорить, набираю сообщение.