На языке эльфов

А я такой же дурак. Прикрываю глаза, пока ты водишь внешней стороной пальцев в попытке стереть остатки моих соленых вод. Когда открываю, ты уже тянешься к корзине и подходишь к моей стиральной машине. Опускаешься на корточки и открываешь защитную дверь. Она щелкает, поддается тебе, конечно, в точности, как я. Вынимаешь вещи: все, что там есть, хозяйничаешь, касаясь пальцами моего нижнего белья, футболок, домашних брюк и ярких полотенец. На лице ничего не отражается, ты просто двигаешься. Руками, спиной, ногами. Перешагиваешь, идешь влево, заполняешь сушилку на верхнем уровне, опустошая корзину, и тянешься в карман за монетами. Раз. Раз. Раз. Рукава свитера ты закатал по локти еще до того, как открыть машинку. Раз. Вижу, как выступают вены, как немного напрягаются мышцы. Раз. Четвертаки съедены, начинается разноцветное торнадо, вместе с ним снова хлопает дверь.

Кто-то вышел или зашел? Оборачиваюсь, смотрю через плечо: еще сушатся чьи-то вещи, владелец ушел переждать в другом месте. Теперь никого, кроме нас. Это опасно. Страшно. Дух захватывает, когда оборачиваюсь:

ты опять очень-очень близко. В глазах – тот же сумрак, что за прозрачными окнами. Они у тебя черные, как те морские ежи, что напоминают пауков. И те же иглы у меня в животе. Но я больше, чем морские звезды и водоросли, значит, ты меня не съешь.

Но это не значит, что нет иного способа лишить меня дыхания. Что-то падает внутри меня на самый, самый низ мужской природы:

ты касаешься большим пальцем моей нижней губы.

Вторая контрольная точка бьет по щекам, а я совсем не реагирую. Зачарованный, испуганный, страдающий. Ты прикасаешься так, как касаются хрупких крыльев или не до конца высохшей картины. Моя не высохла точно. Мажешься легкой пленкой моей слюны. Мне неприятно. Мерзко. Страшно.

Но я борюсь. Впиваюсь в твои глаза своими, записываю на камеру россыпь твоих ресниц, морщин в уголках глаз, срисовываю крупный нос, скулы, форму, цвет, температуру. Говорю себе, это ты, ты, ты! Чон Чоннэ, которого все зовут Джей. Это твое лицо в моих зеркалах, во снах, на пальцах, в базе данных сердечных сокращений. Твои пальцы. Твои губы.

Мне же не будет плохо, если это будешь ты? Страшно и мерзко не будет, правда? Скажи, что не будет! Скажи что-нибудь, я тебя умоляю! Успокой, я же сейчас опя…

– Последний раз еще до Рождества, – говоришь, а я слушаю. Не понимаю. – Пьяный на вечеринке. И я только целовался. С того дня чистил зубы и полоскал рот каждый день и вечер в общей сложности сто пятьдесят шесть раз. Он не такой чистый, как твой, но я старался отмыться настолько, насколько это было возможным.

Я смотрю в твои глаза. Они фантастические. Думаю о сердце. Оно доброе и отзывчивое. Анализирую личность. Она невероятная и единственная в своем роде. Складываю, умножаю, коллекционирую.

Ты – как высшая математика и клад семи кораблей: нужно соответствовать твоим формулам и быть достойным твоих даров. Я смотрю в глаза, думаю о сердце, анализирую личность. И созревает только один вопрос:

– Зачем я тебе нужен?

Ты всегда знаешь, что сказать:

– Заботиться, по утрам будить, ночами не давать спать. Любить.

А я дурак. Который дошел до границы и встал у края скалы.

– Это сложнее с такими, как я.

– А какой ты?

Тряпичный, разорванный, склеенный кое-как, асексуальный недотрога-эльф, потерявший бессмертие. Хорошо, что тебе непонятно. Я бы и не знал, как объяснить коротко.

– Пластиковый.

Как бы я хотел все тебе сказать и показать. Как же я рад, что не придется.

Ты выдыхаешь, опаляя мне кожу, и в нее же улыбаешься:

– Тогда бы ты уже расплавился.

Не понимаешь. Остается только дождаться, когда ты меня толкнешь. Если я хочу жить, то должен тебя остановить. Только… я совсем не знаю, хочу ли я теперь жить. Так. Спасая себя, неизвестно зачем.

– Итан, – зовешь осторожно, чувствую, буквы катятся с моих плеч к пальцам, спрыгивают со стиральной машины и звенят, как четвертаки, по полу.

– М-м-м.

– Если тебе тяжело, давай вместе. – Жить или умирать? – Я же вижу, что небезразличен тебе. – Отстраняешься немного, хочешь посмотреть в глаза. Или в сердце. Расчесанное до крови.

«Небезразличен». Какое легкое слово. Мягкое и плавное, словно современные лифты.

– Ты мне только расскажи, объясни. Подпусти, Итан. – Руки развязывают поясницу, опускаются ладонями мне на колени – защитной экипировкой. – Я же тебя… – Осекаешься, шумно дышишь, почти сопишь. Ты меня что? Что ты хотел сказать, что проглотил, несильно сжимая пальцы? – Я же в тебя влюблен по уши. – Мне хочется сказать, что ты меня знать не знаешь. Только это чертово вранье. Ты же и фразу перестроил, заранее зная все мои потенциальные контратаки. – Я не причиню вреда.

Влюблен – это меньше, чем любишь? Условная разница во времени вообще или времени, проведенном вместе? А если бы я с тобой тысячи лет из жизни в жизнь? Такое время считается? Слова звенят монетами, катятся по мне, толкаясь, тормозят, врезаясь в легкие. Отзвук в перепонках, а дышать сложно. Мне лучше мотать головой.