На языке эльфов

А я стараюсь думать о лифтах. О прозрачных коробках, позволяющих разглядеть всю площадь. К Рождеству украшают, сияет, поднимаешься – и все мерцает как будто для одного тебя. Мне кажется, это не помогает. Кажется, я все. Провалился.

Ты меняешься в лице. Значит, замечаешь.

– Итан?..

Лифты.

Лифты.

Лифты!

Горбишься немного, чтобы всего рассмотреть меня, убедиться.

А мне не помогают эти лифты. Свет фар ловит, оглушает, мятное дыхание спасает самую малость, как ложный фасад у здания, но я все равно знаю, что за ним – развалины. И мокрая жижа под ногами. Хочешь задушить меня, Чоннэ?

Хочешь? Я бы тебе позволил.

– Итан, – не понимаешь, ладонями к щекам почти невесомо, – ты что… – как с хрупким бумажным фонарем, – меня боишься?

Наверное, я выгляжу как пойманный олень. Или мышь в мышеловке. Заяц в ловушке. Человек на прицеле. В любом случае, как жертва, да?

Ты убираешь руки от лица, хочешь подарить мне расстояние, отойти, освободить, спасти. А у меня пальцы – как я – дураки. Хватают ткань твоей кофты в районе живота, сминают в кулак. Тянут на себя.

Я как прицеп теперь. Видишь? Это третья

контрольная

точка.

Глаза щиплет, пленка покрывает зрачки – жмурюсь. Мне нельзя при тебе. Ничего показывать.

– Что такое?..

Но ты все видишь.

– Что случилось?..

Глаза закрыты, чувствую твои пальцы на щеках.

Я… перед тобой… плачу? Вот же черт… Нет, нет, нет. Мотаю головой и жалею. Жалею. Жалею. Уверен, у меня кривится лицо в новом приступе стенаний. Дурак. Дурак! Какой же я дурак… А ты.

Ты тянешься. Ты ныряешь руками мне за спину, доспехами – поясницу, и на себя, к себе, в себя. От слез и паники меняется температура тела, но все равно чувствую только тебя. Как это работает? Как выходит, что ты громче порошков, кислоты, барабанов и щебечущей лампы у входа? Мне щекотно от твоих кудрей на щеке, щекотно внутри от тепла твоего тела. Можно расчесать сердце до крови. Только руки – в воздухе, отпустили твою кофту и застыли: так хотят и так не могут.

Я бы уже от тебя бежал. Но больше не получится. Дело не в самосознании пальцев. Это не они ложатся тебе за шею. Не они обхватывают плечи. Машинально выпрямляется спина, чтобы быть ближе грудью, и, как только я в тебя вплетаюсь, ты целуешь меня в шею без разрешения три кратких раза – почти невесомо, поспешно, и сжимаешь, сжимаешь, склеиваешь.

Я никогда не чувствовал ничего подобного. Желания спрятаться не в своем кармане.

– Я здесь… – шепчешь мне осторожно, – рядом, Итан. – И совсем-совсем не знаешь же, что со мной и отчего. – Почему ты плачешь?

– Я… не могу… сказать.

– Тогда давай отвлекаться. – Поворачиваешь слегка голову, опускаешь подбородок мне на плечо.

Нужно открыть глаза – все цвета и предметы смазаны у тебя за спиной, а ты сладкий и сильный, ты держишь, водишь ладонью по спине. Тихо-тихо. И мягко, и волшебно, и упрямо.

– Помнишь фонтан у станции Пак-стрит? Где мы иногда сидим? – Я кратко мычу в ответ. Конечно, помню. Там в одну из ночей я потянулся к тебе руками. – Знаешь, что он весит почти семь тысяч килограмм? Его отлили в Париже, а сюда привезли как подарок городу от Гарднера Брюера. Он тогда был очень богатым бостонским купцом. – Пищит чья-то машинка, сообщает, что закончила, и чьи-то шаги где-то там. А я слушаю. Тебя. Жалею. Себя. Потому что начинаю таять в теплом свете бережных рук. – На нижней чаше там Ацис с Галатеей. Ты знаешь миф об Ацисе и Галатее? – Знаю, Чоннэ, но мычу так, будто это не так. Говори, пожалуйста, не отпускай. – Ацис был сыном бога леса, а Галатея – морской нимфой. Еще был Полифей, сын По…

– Посейдона, – шмыгаю носом, – бога морей.

– Бога морей… – ловишь мои слова шепотом, улыбаешься, я чувствую. И знаю, что ты тоже – все знаешь. – Он был влюблен в Галатею, а она в него – нет. Она любила Ациса и, когда циклоп убил его из ревности, превратила своего возлюбленного в реку, чтобы он впадал в море и всегда был рядом с ней.

– Это, – я все еще жадно цепляюсь за плечи и только сейчас понимаю, что все-таки на рефлексах сжимаю тебе бедра, – мое любимое слово.

– Какое?

– Всегда.

– Значит, я буду часто его произносить.

Не будешь, Чоннэ.

Звон раздается очень близко. Закончилась моя стирка. Не скоро, но все-таки отстраняешься. Я чувствую неприятные симптомы внутри, но ты еще рядом. Разглядываешь мое лицо. Наверняка красное, мокрое, слишком печальное. Снова пропускаю момент, когда ладони касаются щек. Ты такой нежный.