На языке эльфов

Пока глаза закрыты, у тебя дрожат ресницы. Хвойная ветвь, измазанная углем, и моим пальцам хочется испачкаться. От тебя пахнет морозом, а в темном коридоре жарко, и, когда я нахожу нужную дверь, бьется солнечный свет, поджигая сетчатку. Наверное, стоит приложить ладонь к глазам, чтобы разглядеть реку Чарльз, небо ясно-голубое и рулетку четырех колес по велосипедной дорожке. А после юрко между прохожих в общественном парке. Стоит прищуриться, чтобы видеть, что на тебе джинсовые шорты и спелая вишня футболки. Мы оба в солнечных очках, и когда ты отпускаешь руль, расставляя руки в стороны, то улыбаешься, а я слежу с опасением и прошу прекратить.

Дверь захлопывается так же резко, как дергают обратно на сиденье автобуса чьи-то незримые руки. Но тебе они не указ, конечно. Ты не останавливаешься.

– Ну тут понятно, – жмешь плечами – шуршит пуховик, – мы под нее гуляем ночью. И ты как всегда запрыгиваешь на бордюр и немного движешься в такт. – На экране John Legend – «P.D.A.» – У тебя такой есть плащ бежевый с рисунком зонта на спине. Вот в нем. А я просто смотрю, слежу, чтобы ты не оступился.

Play.

Несложно найти эту дверь в темноте. За ней приятная прохлада, легкая пародия на джаз и сухой асфальт весенней ночи. За ней если я падаю, то только тебе в руки. У тебя вязаная кофта цвета моря – мягкая-мягкая, греет меня вместо тонкого плаща.

All-Americans Rejects – «Move along».

Play.

– Я катаю тебя на мотоцикле.

А я цепляюсь за тебя руками, обнимаю грудью спину и, если снять шлем, могу уткнуться носом в затылок и вдохнуть смешанный коктейль одеколона, шампуня и пота.

Amy Winehouse – «You know I’m no good».

Play.

– Ты танцуешь передо мной.

– М-м-м, – не могу сдержать сарказм.

На самом деле могу. Но лучше думать, будто я лишь его и ощущаю.

– На тебе просторная пижама и синяя шляпа Трилби. – А ты не слышишь как будто. Все на своей волне. – Если не умеешь стильно ее надевать и снимать, Минсок научит, он лет сто такие носит, не снимая.

Эту песню я знаю. И за очередной дверью даже могу подурачиться. Но в самом ее названии объяснение, почему мы никогда до этого не дойдем[5].

Ed Sheeran – «Castle on the hill».

Play.

– Под нее бежим, – ты выпрямляешься, смотришь вперед, рисуешь, – по берегу. Ты сказал, если догоню, сыграешь со мной в шестую часть «Far Cry» [6]. Она выйдет только в двадцать третьем, значит, я беру обещание на четыре года вперед. Чтобы ты не вздумал от меня сбежать.

Открываешь дверь морским прибоем. Капли незримо оседают на кожу, волосы вьются без геля, мокрый песок пачкает икры при беге. Там, даже если я бегу быстрее, все равно даю себя поймать. За этой дверью сыграю, во что скажешь, или просто посмотрю, как это делаешь ты. Буду твоим фанатом, даже если игрок из тебя ужасный или посредственный.

Sebastian Yatra – «No Hay Nadie Mas».

Play.

– А здесь лето. Такое, когда даже ночами душно. – Поднимаешь глаза и блестишь. – Мы лежим во дворе на траве и смотрим на небо. Я головой на твоем животе. И ты перебираешь мне волосы. – Не смотри так, моргай, пожалуйста, сделай так, чтобы я слышал что-то еще, кроме твоего голоса. Как автобус тормозит. Как заходят люди. Как гремят двери. Что угодно. Пожалуйста.

Но музыка уже играет, а ты… ты меня обнимаешь взглядом. Если бы не видел сам, не поверил бы, что так можно: когда ты только смотришь, а я как будто чувствую твои ладони на своих щеках, шее, волосах. Свои руки вижу на твоих. Щеках, шее, волосах. Наматываю кудри на пальцы. Массирую, побуждая прикрыть глаза от блаженства. И даже простонать.

Когда эта дверь закрывается, твои глаза – нет. Всего на краткий миг ты смотришь в экран, а потом снова на меня и, прежде чем включить песню, говоришь:

– Под эту, Итан, я тебя раздеваю.

По спине как будто льется краска. Жидкая акварель подтаявших букв, смешанных с твоей слюной. Эта мысль такая резкая, яркая, неожиданная.

The cinematic orchestra – «Arrival of the birds».

Play.

– Всего раздеваю догола. – Не могу отвернуться. Я просто не могу. Тело не помнит как будто, как. – А потом всего целую. Везде, Итан. Чтобы на тебе не осталось мест, о которых я бы не знал.

Эта дверь не скрипит. Не шумит. Не гремит. Так, как открывается она, катится только клубок ниток. Едва уловимо и даже со стороны – мягко.

Твои слова – твои законы. Я держу лицо, но внутри не держится уже ничего. Внутри я совершенно дурею. Там из коридора вижу свою кровать. На ней бледно-синее постельное белье и мятое одеяло. Ты на ней. И надо мной. Ты над всем, что есть, было и будет. Ты над картой планет, небесных машин и лунных локомотивов.

Кудри висят, обрамляя лицо, щекочут кожу, но мне со стороны видно, что я под тобой едва дышу. Понимаю: если не притормозишь, я задохнусь. Я смотрю на нас и пытаюсь сказать об этом, окликнуть, но никто не слышит. Пытаюсь достучаться до самого себя.

Итан. Итан. Итан! Приди в себя. Зачем ты дал себя раздеть? Зачем ты дал себя. Ты же знаешь, ты все-все знаешь. Это растает, все испачкает, тебя зальет. Ты утонешь, а ему с этим жить потом. Не себя. Его пожалей. Сгони прочь! Ну!