Мытари и фарисеи

— Огурцы у меня в этом году удались, видишь, какие. Это потому, что в бочечку засолила, и картошка хорошая, я ее чуть припушила салом с луком, ты такую в детстве любил.

Я кивал головой.

— Что-то у тебя, сынок, аппетита нет, дума какая гложет? Может, в семье что не так?

— Да все так, мать, все так! Надин подарок не примеряла, а ты примерь, а дети привет передают. Надо мне на почту сходить, позвонить.

— А чего на почту, у Рымашевских есть телефон. От них и позвонишь. А до почты пока дойдешь, нитки сухой не останется. — Она убирает со стола, вытирает клеенчатую скатерть. — Адась Рымашевский не с тобой ли в школу ходил?

— Да нет, он на пару лет постарше. А что?

— Когда Польша ницма грохнулась, так он туда чего только не волок, и как та граница выдерживала. Там у них еще с запольских времен родня, а теперь оттуда сюда возит. У него по здешним селам четыре ларька, если не больше, — и мать начала перебирать села, где Адась имел ларьки. Считала, запуталась, снова начала считать, снова запуталась. — Тьфу, старая, совсем одурела, оно мне надо. Все село к нему на поклон ходит.

— Ну, я на поклон не пойду.

— Ты нет, а я хожу, когда с пенсией туго. У него и дед богатый был, старо­стою в костеле состоял, в сороковом его в Сибирь вывезли. Бывало, как сцепится с нашими православными, только держись. Ох, и жадный был, а внук ничего. У него полсела должники. Мужики говорят, давай, Адам Петрович, выберем тебя председателем сельсовета, а ты нам все долги спишешь.

— А он?

— Смеется: «Еще время не пришло». Оно, конечно, на сельсовете не зажиру- ешь. Наверное, метит повыше.

— А куда повыше?

— Да теперь за деньги какую хочешь должность купишь, каким-нибудь депу­татом.

— Ну, мать, ты и скажешь.

— А разве не так? Васюня Цыганчук уже в больших начальниках ходит. А кем был? Помню, придет к нам, чтобы ты помог уроки сделать, замызганный, сопливый. А тетради? Как будто их под сковородку подкладывали. Думаю, вырас­тет, нигде места не нагреет, а теперь — Василий Ильич. Когда приезжает, предсе­датель сельсовета навстречу сломя голову бежит, чтобы, не дай Бог, не споткнулся Васюня на ямке какой.

— Как же он так смог?

— Так и смог. Рымашевский товар из Польши, а Васюня машины подержан­ные из Германии. Мастерскую свою открыл.

— Это где же?

— Там, около старой трансформаторной подстанции. Люди говорят, что он свой «Знак Почета» Рымашевскому за хорошие деньги продал и с этого начал. Пригонит, подновит и на продажу. Он же бывший колхозный бригадир, в техни­ке разбирается. Хотя, какое там разбирался, у него Иванко Матрунин да Денис Дудариков ишачат. — Мать смотрит в окно, выключает свет. — Пойду гляну, как бы Анюта с лавки не упала. — Вернувшись из кухни, продолжила: — Квартиру в городе купил. Мастерскую, говорят, на брата переоформил и живет себе припе­ваючи. Мы у него денег на новые подсвечники в церковь просили, так он такою беднотою перед нами выставился, что стыдно и рассказывать. И когда душа у человека иссохла?

***

Дождь поутих. Над Крестыновом в облачной рваности появились голу­бые дыры, в которые с оглядкой прокрадывался солнечный луч, подчеркивая, что днем в осенней унылости улица еще больше постарела. Ночью этого не видел. Вот два дома с заколоченными окнами, там сараи пошли набок, давно позабыв о хозяйской руке. Асфальт где продавился, где вздыбился, а где и вовсе блестел ямами, наполненными холодной водой. Мать их старательно обходила, негодовала:

— Как начали перекупщики за бульбой приезжать, так своими фурами все улицы угробили: ни пройти, ни проехать. Ты хоть свою машину не продал? И не продавай. У кого машина, тот хоть как-то еще двигается...

Она говорила так, словно мой перевод уже состоялся или состоится обя­зательно, и это она не подвергала сомнению. Еще в Минске на вокзале в ожи­дании поезда взял газету. В рекламной странице чисто случайно наткнулся на объявление: «Куплю ордена, медали, старинные деньги, иконы». Крамольная мысль: «А что, если.» застряла в голове и не давала покоя. Подумал, приеду, позвоню этому коллекционеру, узнаю расценки.

— Сынок, ты бы под ноги смотрел, а то идешь как попадя. Все лужи твои, — упрекнула мать, — принесем людям мокроты в хату, прямо неудобно.

У высокого забора из оцинкованного листа мать остановилась, осмотре­ла обувь, провела подошвами резиновых полусапожек по траве и нажала на черную кнопочку электрического звонка на железном столбе. По ту сторону исходил громкой злобою пес.

— У них не собака, а сущий дьявол, — мать еще раз нажала на кнопоч­ку, — хоть и на цепи, да все равно страхом пробирает.

От кирпичного дома, крытого такой же цинковой жестью, с большой застекленной верандой донеслось:

Кто?

— Верка, это я, тетка Маруся, вот сын приехал, хочет попользоваться вашим телефоном!

— Проходите, я собаку на короткую цепь посажу.

И на калитке громко щелкнул электромагнитный замок.

— Кто к нам пожаловал? — из полуоткрытой двери в просторную прихо­жую, хорошо и со вкусом обставленную, выглядывало сморщенное, похожее на печеное яблоко лицо.