Мысы Ледовитого напоминают

Потому весьма важно узнать, что Остерман был сам лично знаком с Берингом (ходили в один лютеранский приход, письма их носят довольно личный характер) был воодушевлен идеей новой экспедиции, и вхож к императрице — его жена была с ней давно, с девичьих пор, знакома (ВКЭ). Составители этого сборника назвали Остермана мотором экспедиции. Добавлю: мотором был и Головин.

Головин направлял ход дел в АК, но появился он там слишком поздно, лишь в конце января 1732 года (до этого служил министром, т. е. послом, в Швеции), когда указ об экспедиции уже готовился. Возглавил АК он еще позже, 2 апр. 1733 г. (СИРИО; т. 106, док. № 45), т. е. уже после отъезда первых отрядов ВСЭ из Петербурга. Следовательно, почти всю работу устроения ВСЭ явно провели до него.

Что касается роли Кирилова, то Соколов был прав, называя его главным поборником ВСЭ в Сенате, однако должность его была слишком низка для принятия решений. Поэтому нужно Соколова дополнить: с октября 1730 г. по ноябрь 1731 генерал-прокурором Сената был граф Павел Иванович Ягужинский (он занимал эту должность и ранее, еще при Петре I). Именно он предложил Сенату обсудить предложения Беринга и Кирилова, причем выступил не от себя лично, а как начальник Сибирского приказа. Видимо, именно он направил Кирилова с проектом экспедиции к Эрнсту Бирону, фавориту Анны, а тот обеспечил его утверждение императрицей (ВКЭ).

Кирилов называл Бирона «скорым помощником», и есть прямое свидетельство обращения Кирилова к Бирону о нашей экспедиции. Это письмо академика Герарда Миллера (ВКЭ, с. 388), где говорится о подготовке ВСЭ:

«Главнейшим двигателем этого дела был сенатский обер-секретарь Иван Кириллович Кирилов, великий патриот и любитель географических и статистических[347] сведений. Он был знаком с капитаном Берингом, который вместе с двумя своими лейтенантами Шпанбергом и Чириковым изъявил готовность предпринять второе путешествие». «Кирилов составил записку о выгодах, которые могла из того извлечь Россия». «Сочинение Кирилова следовало перевести на немецкий язык для представления… Бирону, на поддержку которого Кирилов более всего рассчитывал».

Издатели ВКЭ датируют данную записку Кирилова 1733 годом, не заметив, что спутники Беринга названы лейтенантами (Шпанберг произведен в капитаны 3-го ранга, а Чириков в капитан-лейтенанты, еще в 1730 г.) и что Андреев назвал в 1959 году эту записку «до сих пор не напечатанной»[348], хотя записку Кирилова 1733 года он сам же опубликовал[349]. Очевидно, что записок было две, причем первое обращение Кирилова к Бирону состоялось, по всей видимости, в 1731 году.

Иначе с Соймоновым. Он сам в молодости предлагал Петру нечто похожее на Камчатскую экспедицию[350] (это, видимо, и привлекло внимание Соколова к его личности), но никаких упоминаний Соймонова в связи с ВСЭ не видно вплоть до 1738 года, когда он выступил ее открытым противником.

Итак, главные действующие лица названы, но главные вопросы (кто же дал экспедиции жизнь и почему в Камчатской экспедиции появились северные отряды), остались. Как мы уже знаем, северная идея появилась во второй записке Беринга, где была едва обозначена. В почти том же виде она прошла по всем ранним документам Сената, включая время отправления экспедиции (февраль-апрель 1733 г.). Очевидно, что подлинное обсуждение (в том числе тема финансирования[351]) шло по каким-то иным каналам. Один из них немного известен, и о нем стоит рассказать.

В январе 1732 г. Остерман возглавил Воинскую морскую комиссию, призванную возродить флот. Будучи также президентом Коллегии иностранных дел, он привлек Головина для работы в Комиссии, отозвав его из Стокгольма. Головин же, как оказалось, был в той же мере человеком Бирона, как и Остермана.