Мысы Ледовитого напоминают

«а в челобитной их [Биркина и Новокщёнова] написано, чтобы нам их пожаловать, велети им из Монгазеи к Руси и в Монгазею с Руси ходити поволить болшим морем и через Камень по прежнему, чтобы им вперед без промыслов не быть, а нашей бы соболиной казне в их безторжище и безпромыслу в десятой пошлине убытку не было. И мы торговых и промыш-леных людей всех городов, которые ходят для торгов своих и промыслов в Монгазею, пожаловали, велели им ходити с Руси в Монгазею, а из Монгазеи на Русь болшим морем и через Камень по прежнему» (стл. 1065–1066).

Запрет морского хода был царем отменен, но запрет контактов с «немцами» не только оставлен, но и стал наказуем смертной казнью:

«А будет которых городов торговые и промышленые люди учнут с Немецкими людьми в Монгазею ездити, или с ними торговая, или в Монгазею кто Немецким людем дорогу укажет, и тем людем от нас быти в великой опале и в смертной казни. А однолично б тебе о том велети учинить заказ крепкой» (стл. 1066).

Если бы дело было действительно в «немцах», Куракин мог на этом успокоиться, но нет: в октябре того же 1618 года он писал царю, что Тобольск несет большие убытки от торговли, идущей мимо Тобольска, и просил царя принять меры (стл. 1068). Остальное содержание письма неизвестно, однако и этой цитаты достаточно, чтобы понять, что именно не устраивало его в отмене запрета морского мангазейского хода — отнюдь не воображаемые «немцы», а упущенная крупная выгода.

Если такое поведение богатого помещика кому-то покажется странным, то замечу, что поместья Куракина были в Центральной России, а здесь приходилось жить едва ли не на жалованье, что князю было непривычно.

Царь незамедлительно ответил, что вовсе не хотел обидеть воеводу:

«а положили мы в том морском монгазейском ходу и всякие наши дела на тебя боярина нашего и воеводу на князя Ивана Семеновича, чтобы Немецкие люди на Енисею и в Монгазею дороги не проискали».

Куракину, однако, игра в «немцев» явно наскучила. В июле 1619 года он писал в челобитной царю:

«И в прошлом, государь… году, от Архангилского города в Мангазею, по твоему государеву указу, торговые и промышленые люди на кочах стовары и сзапасы пришли болшим морем многие люди; и я холоп твой писал в Монгазею… чтоб из Монгазеи торговых и промышленых людей, как исторгуютца и с промыслов придут, назад болшим морем не отпущал, а отпущал бы их на Березов через Камень и в Тоболеск, для того, чтоб твоей государеве казне в пошлинах истери не было: толко поедут болшим морем и учнут торговать с Немцы или с Рускими людьми, утаясь…, и твоей государеве казне в пошлинах истеря будет, а сыскать будет про то нечем, потому: городов и приказных людей в тех местех нет» (стл. 1070–1071).

И царь (вот, казалось бы, удивительно) сдался. В ноябре 1619 года он послал Куракину указ, не только не карающий воеводу за самоуправство, но, наоборот, оное узаконивающий: