Мысли широко

Если я выстрелю в солнце, я могу повредить светило. П. Т. Варнум Трудная десятичасовая операция прошла успешно. В тот ве-чер я вернулся домой выжатый как лимон. Около двух часов ночи зазвонил телефон. — Прессман чихнул, — сказал стажер. — О, нет! — простонал я, вешая трубку, и стал одеваться. Случай с Робертом Прессманом (имя изменено), медбратом-онкологом клиники Хопкинса, обернулся для меня бесценным опытом, но совсем не таким, как я мог бы вообразить. Роберт узнал, что у него злокачественная опухоль придаточ-ных носовых пазух, которая распространилась вверх, к осно-ванию мозга. Талантливый хирург-отоларинголог, специалист нашей клиники Джон Прайс вместе со мной делал ему операцию — черепно-лицевую резекцию. Такая операция обычно занимает от 8 до 12 часов. Нам пришлось вскрыть лицо и голову, чтобы добраться до опухоли, расположенной глубоко в голове, вдоль основания черепа. Эту операцию я называю «люстроподобной». Она происходит следующим образом. Представьте, будто я вошел в старый дом, чтобы убрать большую старинную люст-ру; во-первых, я должен точно знать, что на первом этаже есть

люди, готовые ее принять. Над самой люстрой я должен сделать надрезы — чтобы отсоединить ее. Затем мне будут нужны люди на втором этаже — помочь сделать отверстие вокруг ме-ста крепления люстры к потолку, чтобы опустить ее вниз, на первый этаж. Доктор «на первом этаже» отделяет опухоль, нейрохирург на «втором» приподнимает мозг и тоже отделяет опухоль. За-тем ее можно извлечь через лицо. После того как Роб Прессман чихнул, его состояние покати-лось под гору. На рентгене мы увидели, что в черепе скопилось огромное количество воздуха, где его быть не должно. Мы пришли к вы-воду, что, когда Роб чихнул, воздух попал в полость черепа. Воздух не просто занял там место, но, похоже, ворвался туда с силой. Поэтому он давил на мозг. К тому же произошли повреждения мозга в момент чихания. Это привело к контузии. Роб угасал. Мы попытались снизить внутричерепное давление и сокра-тить количество воздуха в его голове. С каждым днем ему становилось все хуже, и он совсем перестал отзываться на вне-шнюю среду. Нам пришлось ввести ему дыхательную трубку. Зрачки не реагировали на свет, и он утратил симптом ку-кольных глаз. (Когда мы меняем положение головы больного, его глаза должны двигаться. Если они остаются неподвижны-ми — это тревожный признак. Мы называем это «кукольные глаза».) По мере того как он терял рефлексы, многие из нас приходили к мысли, что для него наступает печальный конец. Я обсудил это с его женой, которая тоже работала в нашей клинике медицинской сестрой. В силу своего образования и опыта в интенсивной терапии нейрохирургического отделения Долорес не узнала от меня ничего нового. Она тихо выслушала меня. Затем несколько секунд помолчала. Потом сказала:

— Я понимаю. — Мне жаль… — Несколько дней назад я сама поняла, что он уже не попра-вится. Это тупик, я вижу. Будучи профессионалом, она не позволила себе проявить чувства. Мы продолжали разговаривать. Боль сквозила в каж-дом ее слове. Как объяснить эту трагедию своим троим детям? Они были примерно того же возраста, что и мои трое. Разговаривая, я задавал себе вопрос, как бы Канди поступила на ее месте? — Как ты думаешь, — спросила Долорес, прерывая мои раз-мышления, — следует ли привести детей в больницу, чтобы они увидели отца в этом состоянии? Или лучше, чтобы они его помнили таким, каким он всегда был? Как сказать детям, что он уже не вернется домой? Вопросы возникали один за другим, и мы долго беседовали. Она не затем спрашивала, чтобы я все решил за нее. Думаю, ей просто надо было выговориться. Наконец Долорес решила не приводить детей в реанимацию. В целом она вела себя достойно. Она поговорила со всеми специалистами и приняла самые мудрые решения. Было вид-но, что она напряжена, но Долорес — сильная женщина. В отличие от нее мне было очень трудно владеть своими чув-ствами, хотя не думаю, что это кто-то заметил. Во-первых, хотя я не знал Роба хорошо, он всегда мне нравился. Для меня его смерть была бы личной потерей. Даже бо-лее того, я осознал, что начал ставить себя на место этого пар-ня. Мы с ними были одного возраста, и у каждого трое детей. Его старшему исполнилось восемь, всего на два года старше моего старшего сына. Во-вторых, грядущая смерть Роба заставила меня думать о себе и своей семье. Она также навеяла детские воспоминания, и боль захлестнула меня. Мне тоже было восемь лет, когда я потерял отца. Я вспомнил, что почувствовал, когда осознал, что больше папа не