Мысли о мыслящем

Кроме того само понятие зла находится в противоречии с представлением о единстве бытия. В самом деле, бытие можно определить как множество, в которое входят обладающие способностью к взаимодействию между собой элементы, взаимодействие же предполагает момент единства; следовательно, несмотря на кажущуюся разнородность элементов, все они — одинаковой природы. Последнее исключает возможность их антагонистической несовместимости, в противном случае сущность явлений была бы внутренне противоречива и все изменения в мире феноменов в конечном итоге не имели бы под собой никакой субстратной основы, что равносильно существованию теней без отбрасывающих их предметов. Поэтому зло, рассматриваемое как некая преграда, прерывающая естественный путь развития отдельных форм бытия (такое зло не ограничено сферой человеческого существования, а представляет собой явление космического масштаба), не может порождаться миром сущностей. Его место — исключительно в мире феноменов. Можно сказать, что это пустое понятие, не отражающее подлинной реальности. Тем не менее в мире явлений, объектам которого мы приписываем реальное существование, игнорируя их очевидную эфемерность, понятие зла вполне применимо. Иллюзия здесь накладывается на иллюзию, что парадоксальным образом создает ощущение некоторого правдоподобия (так, ни в одном из клубов верховой езды вам не удастся прокатиться на единороге, но во сне такой случай может представиться, причем будет восприниматься как совершенно естественный).

Строго говоря, когда мы сталкиваемся со злом, восприятие нас не обманывает: то, с чем мы соприкоснулись, действительно было бы злом, если бы подвергающийся ему объект восприятия был реальной сущностью, отдельным «кирпичиком» в здании бытия. Тогда его разрушение нанесло бы ущерб всему зданию и являло бы собой онтологическое зло. Но в нашей реальности мы имеем дело не с «кирпичиками», а с «мыльными пузырями», и когда такой пузырь лопается, то ни с воздухом, которым он наполнен, ни с мыльной водой не происходит ничего трагического и фатального.

Однако наши чувства, казалось бы, убеждают нас в обратном. Столкновение со злом чревато для нас страданиями моральными и физическими. Можно ли и о них сказать, что они нереальны? Разумеется, нет — но что действительно они означают? Владимир Соловьев, ссылаясь на Спинозу, дает такой ответ: «…Все воздействия на тело со стороны других предметов непосредственно ощущаются во внутреннем сознании как аффекты воли — боль или удовольствие. Очевидно, что все так называемые внутренние чувства, или аффекты, суть лишь различные состояния хотения»[144]. Таким образом, боль, страдание — это наше не-хотение находится в том положении, при котором эти аффекты возникают. Их мучительность связана с невозможностью немедленно это положение покинуть, что приводит ко все возрастающему усилению волевого импульса, направленного на отторжение текущей ситуации. Характерно, что если боль продолжает нарастать, то это может закончиться потерей сознания или даже смертью человека от болевого шока. То есть сознание, можно сказать, в итоге все равно находит выход из сложившейся ситуации. Но почему сознание настолько сильно не хочет, чтобы телу был причинен какой-либо ущерб; разве ему, как независимой духовной субстанции, не должно быть по большому счету все равно, что происходит с телом? Отчасти мы этого вопроса уже касались, говоря о проприоцепции, то есть о нашей способности чувствовать свое тело. Тогда мы отметили, что эта способность может принимать довольно странные формы, когда «я» чувствует «своими» резиновую руку или пространство вокруг тела. Ощущение тела, по всей видимости, формируется как результат «лучших догадок» сознания о причинах сенсорных сигналов, закрепленный в процессе привыкания. «Присвоенное» таким образом тело отождествляется с «я» (отождествляется, разумеется, самим «я»). Поэтому любая угроза телу, его здоровью и жизни, воспринимается как угроза «я».