Мысли о мыслящем

Эту идею примерно через 30 лет после исследований Либета выдвинул его французский коллега Аарон Шургер и подтвердил ее в результате экспериментальной проверки[137]. Его эксперимент в целом повторял эксперимент Либета, но, в отличие от последнего, всем испытуемым время от времени подавался звуковой сигнал, и тогда они должны были действовать немедленно. Выяснилось, что те, у кого потенциал готовности не успевал сформироваться, реагировали на сигнал медленнее, чем те, у кого он регистрировался. Таким образом, согласно Шургеру, потенциал готовности — это лишь проявление ненаправленной активности мозга, некое пороговое превышение нормального уровня нейронного «шума». Помимо того, что в основе его формирования лежит случайный, хаотический процесс — что уже само по себе предполагает некоторую свободу, — он не связан напрямую с действиями сознания при принятии решений (в частности, дополнительно к тому, что уже говорилось, потенциал готовности регистрируется у людей, совершающих бессознательные вынужденные действия под гипнозом). А это в очередной раз косвенно указывает на известную независимость сознания от работы мозга, а также на его главенствующую роль (сознание принимает определенное решение относительно телесных действий, и эти действия, в соответствии с принятым решением, совершаются или не совершаются; при этом мозговая активность не демонстрирует четкой, а тем более 100-процентной, корреляции с принятым решением).

Отдельный момент в исследовании Либета, который также подвергался критике, — это субъективность свидетельств испытуемых об осознавании ими принятого решения. Во-первых, очевидно, что люди в разной степени способны к рефлексии, самонаблюдению. Кроме того, принятие любого решения — это относительно длительный процесс. Испытуемые, вероятно, фиксировали лишь его завершающий этап, когда решение было окончательно сформировано, но это не означает, что все остальные этапы проходили полностью мимо их сознания, — а ведь решение могло фактически сложиться уже на этих этапах. Имеется в виду не «подсознательное» решение (популярный термин «подсознание» современная наука отвергает), а вполне сознательный предварительный выбор модели поведения, недостаточно отчетливо, однако, выделяющийся на общем фоне содержания сознания.

Итак, признаем, что сознание свободно в своих волевых проявлениях. Конечно, эта свобода не безгранична, что делает наше поведение во многих ситуациях предсказуемым. И все же те элементы случайности, которые присутствуют в процессе любого сознательного выбора, позволяют говорить о его принципиальной неполной обусловленности со стороны каких-либо факторов, поддающихся учету. Даже в гипотетическом положении буриданова осла, выбирающего меж двух абсолютно одинаковых и равноудаленных стогов сена, фактор случайности должен сыграть свою роль, и выбор в итоге будет сделан. Действительно, каким бы строгим детерминистом ни был воображаемый осел, достаточно того, что он — живое существо, стремящееся избежать смерти, в том числе от голода, и способное свободно принимать решения. Поэтому, несколько раз сравнив по всем возможным критериям привлекательность стогов, а также трудность их достижения, и убедившись в совершенной идентичности двух рассматриваемых вариантов (компьютерная программа при таких условиях вошла бы в бесконечный цикл), осел, не пожелав оставаться голодным, произвольно выберет любой из них.

ОПРАВДАНИЕ ЗЛА

Все утверждения о присутствии в мироустройстве высшего разумного начала неизбежно сталкиваются с проблемой существования зла. Эта проблема беспокоила еще античных философов. Предложенное ими объяснение состоит в том, что в целом мир прекрасен и совершенен; это Космос, дивно украшенный и упорядоченный, сотворенный благим Демиургом, а потому отдельные недостатки (то, что мы называем злом) не имеют значения. Плотин, кроме того, вообще настаивал на иллюзорности испытываемых нами страданий и зла во всех его проявлениях, предлагая относиться к подобным вещам как к элементам театральной постановки: «И как будто на сцене театра, так следует смотреть на убийство, и все смерти, и захваты городов, и похищения; все это — перестановки [на сцене] и перемены облика и плачи и рыдания актеров. Ведь здесь, в отдельных проявлениях этой жизни, не внутренняя душа, но внешняя тень человека и рыдает и печалится, как на сцене, по всей земле, повсюду устрояя себе театральные подмостки. Действительно, таковы дела человека, который считает жизнью только то, что в этой низшей и внешней сфере, и не знает, что, проливая слезы и пребывая в заботах, он — что дитя играющее»[138]. «Дóлжно обратить внимание и на то, что наличие плача и слез не должно приниматься как знак действительного присутствия зла, ибо дети тоже рыдают и стонут от того, что им не причиняет [никакого] вреда»[139]. Бессмертная душа, играя ту или иную земную роль, не может претерпеть реального ущерба, и потому всякое зло этого мира — лишь иллюзия.