Мысли

А что конкретно делает он? А он что-то копошится где-то. Кто-то у него там в комнатке собирается. Куда-то они там ходят. Какие-то записочки он ведет, оценки какие-то кому-то ставит, как будто имеет право. А может, имеет? Может, именно культура и воспитала его и поставила после нас, чтобы всем оценки ставить? Какая-то мистификация! Неомистифицизм — вот он, новый стиль! Какой-то пражский оккультизм, благо, что отец его живет в Праге, да и сам он временами бродит так же непонятно, как по улицам Москвы, по улицам Праги. Я наблюдал его в Праге — он там даже с какой-то надбавкой странности чужестранца среди самых странных местных пражан.

А где же результаты (они есть, конечно, — какие-то бумажки, рисунки, стихи и пр.)? Что можно увидеть (кто приходит к нему что-то, конечно, видит)? Вот то-то и оно! Если бы делал он картины (да делает что-то вроде), выставлял бы (наверное, что-то где-то выставляет), хэппенинги какие-нибудь устраивал (да уж; если не устраивает, так принимает участие в чем-нибудь там), акции концептуальные делал — ясно: искусство. А тут — непонятно, о чем и речь идет. Тут как бы не за заслуги, а по сумме жизни, по факту, по определению — художник! Искусство!

Да, надо в конце сказать, что рисунки у Пепперштейна Павла Витальевича прекрасные, но как бы по поводу чего-то другого, сделанные за другим, более важным занятием. И стихи у него замечательные, но тоже вроде бы не специально, а случайно стихами записанные.

Вот так.

А в общем-то — меня уважает.

Вышли мы все… [120] (поэма) 1987

Я, возможно, выскажусь не по делу, но ясно, что все мы вышли из народа, из «Шинели» Гоголя, из низов, из самых низов, из немцев, из светлого будущего, из совокупности причин, из исторической необходимости, вышли из грязи, вышли из тумана, вышли из тупика, свободы воли, из величия событий, из слезы ребенка, вышли из пера Толстого, гнезда Петрова, работ Орлова, теории Эйнштейна, таблицы Менделеева, реформ Столыпина, садов Семирамиды, кодекса Наполеона, из прорыва Стрельцова, вышли из заката Европы, зари Востока, порыва души, веления сердца, воли класса, зова крови, дыхания ужаса, гласности, ускорения, застоя, репрессий и перестройки. Так что, из чего вышли — ясно.

Ясно, что на этом фоне сопоставление чего-либо с чем-либо не выглядит ни странным, ни неуместным, и просто — никаким.

Вот.

Ближайшее же сопоставление обоих сегодняшних авторов моментально порождает в уме всякого рода забавные конструкции типа: «От Ерофеева до Ерофеева», «Этот Ерофеев вам не тот Ерофеев», «Ударим Ерофеевым по Ерофееву». Отбросив верхний гаерский смысл, мы обнаружим, что эти словесные конструкции имеют вполне конкретных референтов в сфере культуры и культурного менталитета, покрывающих достаточную область проблем, связанных со сходством и различием данных авторов.

(Примечание: в наших теперешних и дальнейших рассуждениях мы отбрасываем, а, вернее, просто не касаемся сопоставления уровня и качества их писаний, так как заранее предполагаем, что они сопоставимы. Необходимым достаточным основанием для подобного рода допущения служат нам три следующих веских доказательства: 1) сходство фамилий — а фамилии обязывают; 2) ваше присутствие здесь — а вы не ходите на что попало; 3) мой данный опыт сопоставления — я не сопоставляю что попало с чем попало.)

Принципиальная возможность сведения двух авторов на данной сцене (помимо вполне реальной и совершившейся здесь и сейчас) лучше себя проявляла на контрасте, скажем, с безумным предложением (вовсе не желая оскорбить персонажей последующего предложения, только с целью показать абсурдность подобного предложения и через то показать закономерность и возможность нашего первого предложения) — устроить вечер двух Ахматовых — Анны и Раисы, или двух Некрасовых — Николая и Всеволода, или двух Прокофьевых — композитора и поэта, двух Брежневых — хоккеиста и Леонида Ильича, двух Гамлетов — шекспировского и Гамлета Овсепяна, а вот двух Рубинштейнов — уже опять можно.

Так вот.

Их часто путают (не Ахматовых, не Брежневых, не Гамлетов, а Ерофеевых). Достаточно часто. Есть свидетельства (кто-то слышал, или даже видел) публикации произведений одного с портретом и биографией другого (кстати, сходство инициалов — Венедикт Васильевич и Виктор Владимирович — усугубляет эту проблему). Люди часто спрашивают: Это тот Ерофеев? — в зависимости от того Ерофеева, которого они знают как этого. (Справедливости ради надо заметить, что Венедикт Васильевич известнее своего младшего собрата — он уже состоявшийся классик.)