Мысли

Ну не полностью, но все же нечто, что порой трудно отметить и сформулировать в пределах своей автохтонной, аборигенной аутентичности. И на просторах нынешней вселенной для отыскания подобной отстраненной, отнесенной точки зрения нет лучшего места, чем Япония, где, помимо простой удаленности во времени и пространстве, поэзия и сама письменность своим визуально-знаковым запечатлением столь отлична от нашей, что в душу западает подозрение о тотальной невозможности найти соединительные, переходные механизмы, могущие с достаточной степенью достоверности и некатастрофическими потерями быть переведенными, транспонируемыми одно в другое. Собственно, все примеры перевода японской поэзии на русский язык моментально воздвигают перед читающим неодолимую и вряд ли разрешимую проблему степени достоверности и адекватности. То есть некая версия японскости, возникшая в пределах русской культуры, является как бы принятым на веру референтом всего японского, спокойно включая в себя все, просто обозначаемое титлом «японское», и следующее неким, принятым в культурных кругах, стилистическим и жанровым чертам. Впрочем, подобная проблема возникает с любым переводом на любые языки, но в границах сходных и подобных языковых систем и способов их письменных запечатлений, представляется, процент потерь не превышает некую критериальную черту, за которой начинается говорение не о подобном, но о квазиподобном. Хотя, конечно, в пределах большой антропологической культуры все, сказанное одним человеком, может быть понято другим. Понятно, для конструирования некой абсолютно отстраненной точки зрения на наши дела можно было бы заняться этим в границах достаточно спекулятивной идеи новой антропологии. Но тут уж возникли бы абсолютно запредельные проблемы, вплоть до определения в области этой новой антропологии и неведомой нам пространственной ориентации, и положенности, и фиксации, и эмоционально-интеллектуальной конституированности в неведомых нам пока возможных мерностях. Это само по себе чрезвычайно интересно (вплоть до столь разрабатываемой сейчас в поп-сфере и кинематографе проблемы чуждости, элиености, от alien), но настолько расширяет горизонт проблемы, что размывает нашу более-менее конкретную. К тому же, не имея опоры на сколько-нибудь достоверные или хотя бы досягаемые мной корректные и возможные к полубытовому потреблению факты, нет возможности говорить о какой-либо степени верифицируемости наших возможных утверждений. Вообще-то, это не проблема в случае любых волюнтаристских экстраполяций. Но мы-то сейчас не о том. Мы-то сейчас о конкретном и легко проверяемом. Ну, нелегко, с некоторыми усилиями, но все же в конструировании квазияпонского феномена какие-никакие наблюдаемые и данные мне в прямом и неопровергаемом ощущении факты вполне наличествовали и наличествуют. Посему, вынеся за скобки как alien’ость, так и общий феномен большой антропологической культуры, остановимся на простой, явной в бытовой и современной культурной практике разнесенности европейской, и более узко — русской, и японской культур. Естественно, это построение условно и трактуемо в очень узко полагаемых рамках, не переходя к неким шпенглерианствующим попыткам и эффектным жестам принципиального отделения всего от всего, так что было бы уж и вовсе непонятно, о чем и речь может идти, если все так непонятно и непереводимо. Нет, мы все же попытаемся балансировать на некой, пусть хрупкой и даже временами сомнительной, границе понимаемого/непонимаемого и непонимаемого / абсолютно непонимаемого.

Объясняя вторую причину возникновения данного мучительного предприятия, просто помяну простой факт моего простого трехмесячного пребывания в Японии. Однако, окончательный же нынешний вид текст приобрел за пределами страны Восходящего или Стоящего солнца, надышался другим воздухом, другими воздухами, напитался другими соками и посему вполне уже может быть адресован итальянским, немецким, американским, в общем, любым другим читателям и слушателям, обнаружившим бы лакуну свободного времени и почему-то вдруг страстно возжелавшим ознакомиться с ним. Даже, что, конечно, уже маловероятно и почти парадоксально, это может быть адресовано и простым русским почитателям поэзии. Однако, зачалось сие повествование именно в Японии, и, естественно, как знает всякий романист и просто повествователь, поменять имена героев, место происшествия и многие прочие детали довлеющей нам реальности практически невозможно. Это было бы равно прямому отказу от самой идеи. Посему я, не отказавшись от идеи, и следую покорному воспроизведению реальных героев этих реальных событий — квазияпонскому студенту — и реальному месту происшествия — Японии.