Мыс Раманон

Понемногу привык к темноте, огляделся. В яме оказа­лось не так уж пусто: вон ползет по куску глины колючая гусеница (жаль — таких лягушки не едят), в углу п аук сплел паутину, и в ней бьются мошки (можно их слизнуть, если ничего другого не найдется), а вот большой малярий­ный комар притаился под гнилой щепкой... Чока прыгнул к нему, мелькнул язычок, и комара не стало. В животе сделалось колко и тепло, захотелось много еды. Еще двух комаров он разыскал под другими щепками, проглотил слизняка на листе бледного лопуха, после слизнул мошек, прыгавших в паутине. Большой сердитый паук с желтым крестом на спине ударил Чоку всеми своими лапами, зашуршал, зашипел и уполз к себе в дом — темную щель, затянутую плесенью.

Чока обиделся, запрыгал в другой край ямы, по пути разорил чье-то гнездо с белыми вкусными личинками и в самом углу наткнулся на круглые железки, пахнущие ржавчиной. Чока вспомнил, что на дне болота валялись точно такие же железки. Долго никто не знал, откуда они взялись и почему от них такой нехороший запах: вода и то портилась. А совсем недавно прискакала с соседнего болота старая, замшелая лягушка (разругалась со своей родней) и рассказала, что однажды была война. Воевали люди с людьми, стреляли, бомбили, и, когда бомбы разрывались в болотах, гибло много лягушек и тритонов. Будто бы люди тоже падали в болота, тонули. В таких местах вода делалась совсем непригодной для жизни, приходилось лягушкам переселяться. Много еще кое-чего рассказывала старуха, но ей не очень верили, особенно молодые. А Чока назвал ее брехуньей, за что получил от матери шлепок: престарелых лягушек даже из чужих болот полагалось уважать.

И вот опять эти железки. Может, и вправду воевали когда-то люди? Убивали друг друга, портили болота. Труд­но поверить, и непонятно, зачем была война. Чока видел людей возле болота в лесу. Они огромные, шумные и пест­рые. Но не очень страшные, и никогда Чока не слышал, чтобы они убивали лягушек. Конечно, никто не знает, зачем люди живут на свете, однако, если живут, — пусть. Чока никогда много не думал о людях — своих, болотных, дел ему хватало.

А теперь подумал: «Пришел бы человек и вытащил меня из ямы. Он большой. Может, как раз он и нужен для того, чтобы вытаскивать лягушек из ям?..

Чока запрыгал вдоль стены, чтобы все узнать, все осмотреть. Попадались разные вещи: кусок кирпича, гни­лая тряпка, рваный сапог. А вот лежит старая банка. Чока сунул в нее рыльце, желто зажег свои выпуклые глаза. Сначала почувствовал неприятный запах, потом увидел клочки шерсти и белый скелет. Догадался: в банке погибла мышь.

Это расстроило Чоку: даже юркая мышь не смогла выбраться из ямы. А как же он? Ему по-настоящему хоро­шо только в болоте: сушь — для тех, кто не умеет плавать. Но вдумываться Чока не стал, к тому же его перепугал большущий хрущ, на которого он наступил лапой. Хрущ завозился, забормотал, расправил жесткие крылья и так ими скрежетнул, что Чока в несколько прыжков оказался у другой стороны ямы. Удивился: зачем сидит здесь хрущ, если может в любую минуту вылететь наверх и переноче­вать где-нибудь в лесу?

Ничего интересного больше Чоке не попалось, да он и боялся теперь заглядывать под щепки, в темные лунки, обошел стороной ржавую банку. Зато в ямке у подмытого обрыва нашел лужицу воды. Она была чистая, дождевая. Лужицу прикрывал край замшелой доски, мох тонкими космами свешивался до самого низа (пил воду), и лужица была как бы отгорожена от всей большой страшной ямы. Чока раздвинул нитки мха, спрыгнул в воду и окунулся с головой. Лег на мягкое дно лужицы, притих, впитывая влагу иссохшей кожей.

Лежал долго, упрямо, как в своем родном болоте. А ко­гда ему стало тяжко без воздуха, высунул рыльце из воды. Где-то вверху шумел ветер, плескались листья деревьев, будто текла речка, а еще выше мерцали звезды — хрупкие, чистые. Таких звезд Чока не видел над своим болотом (там они всегда блеклые, затуманенные и теплые), и казалось, что от них дует зябким ветром. Все живое затихло в яме, точно страшась и прислушиваясь к тому, что творилось в большом, свободном мире.

Лужица была, вероятно, холодной, потому что Чоке сделалось грустно, вяло, захотелось спать. И он уснул бы, но боялся — кто-нибудь подкрадется, проглотит его, — и изо всех сил пучил глаза. А когда наконец задремал, то сразу увидел родное болото, теплый ил на дне, широкие листья кувшинок. Звенят комары над водой, квакают лягушки. Резвятся лягушечки, а лягушата с восторгом смот­рят на Чоку, учатся у него нырять и чокать. Затем вдруг Чока увидел, как откуда-то сверху медленно опустились в болото люди. Большие, тяжелые, но почему-то тихие и совсем не страшные. Они плавали между кувшинками, заныривали на дно, ловили крупных малярийных комаров. У них появились перепонки на руках и ногах, глаза стали желтыми и выпуклыми, как у лягушек, и кожа покрылась скользкими прыщами. Чока подумал: «Люди, пожалуй, убежали от войны, и теперь им будет хорошо в болоте. И места всем хватит».