Мы вышли рано, до зари

— Старый директор не был. Его только по слухам знаю. Хорошо взялся за дело, но ведь чужой человек, с Донбасса, а взялся, как свой, прижился, как вроде и всегда тут был. Ну, постарел, стали поговаривать, застоялся, мол, зарылся в себе. А этот, новый, уже два раза был у меня. Парторг был. Разговаривают, даже советуются, ну, я понимаю, для виду, а все же не забывают. Директор, глядишь, пришлет чего, мяса там или медку иногда. Понимает. Хотя и молодой. Он из местных, томузловский. Этот сразу прижился, пришелся ко двору. Думающий. Этот по правде советуется. Вот вроде тебя, всегда с вопросами. Молодой же, понятно.

Настенька принесла чай. Налила в чайные стаканы. Цвет приятный, золотистый. И запах есть. Правда, не сильный. На блюдечках поставила Настенька на столик. Федор Иванович подвинулся. Стали пить с вареньем.

— Не помнишь ты, Сережа, какой был чай. Давно было дело. Самовар, бывало, поставит хозяйка в сенцах, только заварит там — сразу во все комнаты набивается запах. Вот чай был! Чтой-то потеряли мы второпях. Это я к слову говорю про чай. Не только он. Многое как-то порастеряли мы. Такой период истории переживаем. Если рассуждать по диалектике, все можно объяснить. Все до последнего. А вот как-то не объясняют. Не объясняют, Сережа. Может, людей подготовленных нету? Не может этого быть. Академии у нас есть, сколько университетов, институтов. А умных людей в России всегда была тьма.

12. Где мы живем?

Много проблем у Виталия Васильевича. И первая — это вода. А вода — это Буйвола. Вчера еще грязное, заболоченное озеро, с водяными змеями и лягушками, рассадник малярии, лучшего питомника для малярийного комара просто не найдешь на земле. Вот это озеро теперь выглядит, ну, примерно как Неаполитанский залив, если считать окружающую степь морем. Случится в городе важный или редкий гость, Виталий Васильевич после рабочего дня, вечером, посадит его на свою «Волгу» и повезет на окраину города, на плотину, к бетонным берегам, где на закате, на последней зорьке сидят рыбаки — лещевики, доношники, вывезет туда, а там повезет вокруг этой Буйволы, на ее степной берег, и оттуда начинает показывать озеро и город. Господи! Ну зачем ехать в эту Италию, когда вот смотри, любуйся. На закатном небе высится громада комбината с его гигантскими трубами, и весь он с новым микрорайоном упал в розоватую, предзакатную воду, в ровный и бездонный этот плес. В нем, в розовом плесе, и окраина города, и новый район, а главное — этот комбинат. И красное солнце опрокинулось, повторилось в лимане.

— А?! — восклицает Виталий Васильевич. — Это же Ренессанс. Эпоха Возрождения! А? Красота какая! — И толкает от нетерпения тебя в бок: — Ну что? Как?

Ничего не скажешь. Все правильно. И насчет красоты, и насчет Ренессанса. Все правда.

Такие минуты ему как подарок судьбы, как высшая награда за бесконечное баламутство повседневных дел. Тут отдыхает, набирается чистого золота душа, набирается сил для завтрашних дел, для дальнейшей жизни. Вот где ясно как божий день, вот где каждому становится понятно, что такое красота и что эта красота спасет мир. Спасет! Если кто не верит в это, пусть приезжает и смотрит со степного берега на эту Буйволу.

Но и проблем с Буйволой немало. И первая — надо поднять в ней воду. То, что сделано, оказалось недостаточно. Вода начинает подтапливать комбинат — это раз, и ее самой не хватает для комбината — это два. Кумская вода слишком мутная, не принимает технология. Значит, надо углублять Буйволу. Как? Выбирать дно или поднимать берега? Расчеты, ученые головы думают. А больше всех, конечно, думает сам Виталий Васильевич. Пока проблема не решена. Она сидит в голове, давит на сердце. Ну а если ты попался под руку Виталию Васильевичу, заезжий гость, то будь любезен, не только любуйся красотой, но и слушай хозяина. Слушаешь и не знаешь, что выше — эта ли красота или то, что рассказывает Виталий Васильевич. Начинается еще там, на комбинате, когда идут мимо гигантских колонн не колонн, а каких-то циклопических сооружений. Это реакторы полимеризации, двести тонн каждая.

— Из Англии везли! Как везли? Сначала в Ленинград водой, потом по Беломоро-Балтийскому каналу на Волгу, по Волге на Маныч, а оттуда на «ураганах», на этих страшных тягачах, сюда. Рации, внутренняя связь, двигалось сложнейшее дело. Монтажники везли. А поставить? Так просто? Да?

И уже в степи, показывая на эту редкой красоты картину, он досказывает:

— Подумать только, кто берет отсюда, из нашего города, продукцию комбината? Никарагуа! Наши далекие братья, заокеанские. Как это прекрасно! Аргентина берет, Япония, Таиланд, Корея. Кто еще? Франция, Голландия, ФРГ, Австрия, Швейцария, Румыния, Венгрия, Финляндия. И так далее! А дома? Дома у нас семьсот заводов-потребителей! Вот размах!

Придете в кабинет Виталия Васильевича, там увидите трубы и трубки из полимеров того же комбината. Дренажные трубы.

— Возьмите в руки, — прикажет Виталий Васильевич. — Легкая труба! А вечная. Вот в чем дело. Ведь любое железо ржавеет. А это вечная! А?!