Мы все мертвы

И вместе с тем кто-то невидимый и сильный провёл черту: за этой чертой нет дороги обратно – только вперёд, и неважно, твоя ли это на самом деле дорога.

Эту дорогу она видела в глазах сестры, в подрагивающих руках, на веках, красных и опухших от слёз. В волосах, за которыми Лина уже не могла ухаживать как раньше.

К этой дороге постепенно приближалась и Джей.

– Я попробую вытащить себя, пока не стало слишком поздно, – твёрдо проговорила она. – А потом вытащу и тебя. Теперь я за старшую сестрёнку.

Лина фыркнула от смеха, но из глаз её вновь покатились слёзы.

– Я не дам тебе всю жизнь заниматься тем, что ты не любишь и не хочешь, – твёрдо сказала Джей.

– А как же целительство? Дело нашей семьи?

Джей на секунду задумалась, представив себе, как их дом кренится от ветра и распадается на большие деревянные балки.

– Любое дело, в котором нет любви и искры, не дело. Целительство в любом случае долго не проживёт, если мы будем заниматься им только потому, что должны.

– Какая же ты умная, – улыбнулась Лина, с надеждой глядя ей в глаза.

– Я нас вытащу, – прошептала Джей, и эти слова казались единственным светом в бесконечном чёрном тоннеле.

А однажды Джей увидела, как Лина танцевала. В её комнате стоял сумасшедший аромат розы, такой густой и сильный, что она едва смогла зайти к сестре.

Тихонько приоткрыв дверь, она наблюдала, как Лина двигалась в своём ритме, выгибая ноги и совершая причудливые действия руками, прыгая и крутясь на одном месте, ложась на пол и легко вставая на ноги. Джей не могла отвести взгляда от рук и ног сестры, от её распущенных волос, от кружевного подола платья, который взмахивал и опускался ей в такт.

И всё в этом танце было таким настоящим, таким живым, что Джей тут же поняла: ради такой красоты стоит бороться.

…Джей долго не общалась с отцом.

Он, наверное, решил, что превращение из девочки в девушку заставило её сторониться семьи, – и не мешал, не навязывался. Порой они перекидывались словами лишь раз в день: что-то про дом и уборку.

Джей теперь не нравилась походка отца, звуки, которые он издавал во время еды, работы и ходьбы; не нравились его усы, которые он то сбривал, то отпускал и подравнивал, гордо смотря на себя в зеркало; не нравилось, как он протягивал своё «совершенно» сквозь годы и любые перемены. Её раздражало, что он не менялся – в то время как менялось всё вокруг.

Отец оставался собой: тихим и вежливым, в меру строгим. Таким… мудрым. От его улыбки и жестов веяло тихой непоколебимой уверенностью, а от объятий – уютом и теплом, но постепенно это тепло стало сжиматься, превращаясь в горячий испепеляющий жар.

В детстве она цеплялась за него как за единственное тепло и силу в этом мире, хваталась за помощью; теперь же мир изменился, а он – нет, и тепло его становилось неуместным.

И тем более неуместным оно было, когда первые люди начали уезжать из Белой Земли.

Вообще, так повелось: в Белой Земле ты родился, в ней же и умрёшь. И не потому, что у людей не было выбора, – наоборот, он был, но здесь хорошо, тихо и безопасно. Целые поколения сменяли одно за другим в тех же домах; строились новые, менялись старые; поля цвели, а лес стоял, гордый и недвижимый.

Джей привыкла знать всех бабушек и тётушек, всех дядь и братьев. Все знали чужие скелеты и привыкли с ними мириться: в конце концов, Белая Земля – это одна большая семья, члены которой могут не любить друг друга, злиться и ссориться, сплетничать или, наоборот, объединяться на праздниках и в торговле. Но это – одно целое.

И Крейны были как бы наверху их всех. Потому что без целителей не проживёт никто.

А теперь Белая Земля разваливалась: уезжало семейство Хоук.

Джей знала их как самых низких обитателей деревни. С кривыми носами, большими глазами и таким ростом, что первое время становилось смешно, а потом грустно. Дочери Хоук никогда не были избалованы мужским вниманием, но иногда всё же выходили замуж; а в замужестве рожали столько детей, что фамилия Хоук никогда бы не покинула Белую Землю.

И они уезжали.

Джей смотрела из окна дома, как паковали вещи бесчисленные низкие фигурки, как пустел их огромный дом, такой же кривой и косой, как и они сами. Девушки тягали чемоданы и сумки, мужчины болтали и курили, и наоборот; и все вместе они устремлялись в города.

Джей наблюдала за этим весь день.

Уже прошёл и утренний дождь, и солнечный полдень, и смеркалось – а она всё смотрела, смотрела до того, пока последний из Хоуков не запер их маленький, удивительно маленький для такого большого дома участок и не скрылся за ближайшим поворотом.

Хоуки хотели обжиться в городе. Джей почему-то хотела, чтобы уехала в города лишь она одна – а всё остальное в Белой Земле осталось бы на месте.

Вдруг по деревне пронеслись слухи о том, что в городах вовсю кипит жизнь, и театры выступают каждый день, и работы там так много, что точно на всех хватит.

«А мы сидим здесь», – читала она на лицах детей и сверстников.

«Лишь бы у нас всё продолжалось так хорошо и спокойно», – читала она в лицах взрослых.

Но у Хоуков дела шли не очень, и они уехали. А у скольких ещё семей нет процветающих дел?