Мы уже там? (ЛП)

В путеводителе у Дэнни написано что-то о том, что Пьетро делла Франческа «смело искал перспективу» – и, честно говоря, Дэнни ничего не понял. Как можно найти перспективу? Почему художникам понадобилось несколько тысяч лет, чтобы открыть для себя третье измерение? Как можно открыть то, что всегда было перед глазами? Еще только пятнадцатый век, а Дэнни уже начинает уставать. Все эти люди в мантиях, с деревянными позами и не менее деревянными лицами… А потом в его глаза врывается Боттичелли. Его люди больше не бескровны, Дэнни почти верит, что у них есть сердца.

– О, привет, – произносит кто-то.

Дэнни решает, что женский голос обращается к кому-то другому. Потом его предплечья касается ладонь. Он оборачивается и видит перед собой Джулию.

– Где Элайджа? – спрашивает он.

– Да где-то тут. Я решила походить поискать тебя.

– Он не захотел идти с тобой?

– Он, думаю, даже не заметил, что я ушла. Он несколько… поглощен.

– Рад за него.

Джулия показывает на картину – «Распятие» Перуджино:

– Интересно, чья эта красная шляпа на земле?

Дэнни кивает:

– Как раз думал о том же самом.

– А еще я не понимаю, почему все такое чистое.

– А чего ты ждала? Порнографии на кресте?

– Нет, буквально чистое. Задумайся. Люди в шестнадцатом-то веке – а тем более во времена Иисуса – так не выглядели: идеальная кожа, идеально гладкие прически, одежда без единого пятнышка. Эти люди в туалет ходили прямо на улице, черт возьми. Они никак не могли так выглядеть. Но именно такими мы их и запомним. Наше гипсовое прошлое. Искусство станет правдой о времени, когда не останется ничего другого. Потом люди поднимут искусство девятнадцатого-двадцатого века и станут думать, что случилось: как мы все так быстро испортились.

Дэнни не знает, что на такое отвечать, и Джулия немедленно смущается:

– Прости, – добавляет она, опуская голову. – «Вытолкни меня на мелководье», все дела.

– Нет… ты совершенно права. Я никогда не смотрел с такой точки зрения.

Дэнни видит, что Джулия не понимает, правда он так думает или просто великодушно настроен. Ей даже в голову не приходит, что иногда это одно и то же.

========== 10. ==========

Элайджа решает, что Джулия отлучилась в дамскую комнату или куда-нибудь в этом роде, и спокойно продолжает свое паломничество по «Благовещениям». Его внимание тут же отвлекает «Весна» – Элайджа поражен тем, как мрачно вдруг стало все перед его взором. Он всегда искал в картинах источник радости, но вместо этого вперед вдруг выступает темный ангел в углу. Девушка в правой части томится в его захвате. Женщина в центре картины кажется витающей в облаках, не от мира сего, и все же толпы стекаются к ней.

Элайджа становится перед освещенной лампочками витриной, пытаясь защитить ее. Поток непонятных слов велит ему отойти с дороги. Но он не уходит. Каждый раз, когда кто-то берется за камеру, он загораживает кадр. Повсюду висят объявления, что фотографировать запрещено, и тем не менее все ведут себя так, как будто это он делает что-то не то.

Когда последняя группа туристов уходит дальше, Элайджа возвращается к Марии и Гавриилу. В интерпретации Боттичелли Мария кажется тонкой, почти неземной. Гавриил же похож на женщину; быть может, так, держа в руке цветок, подобно перу, ему легче сообщать вести.

Элайджа жалеет, что Джулии нет рядом, чтобы можно было спросить: как Гавриил убедил ее? почему она не испугалась его крыльев? Мария сидит на краю чего-то похожего на могилу. Она что, даже не удивлена, что у нее ног стоит на коленях ангел?

«Благая весть» да Винчи кажется продолжением картины Боттичелли. Гавриил не меняет позы, но теперь Мария решила снизойти до него. Она стала царственной, уверенной. Она больше не сидит в своей комнате, где об огромном мире напоминает лишь окошко. Теперь все наоборот. Элайдже не нравится эта Мария. Она слишком жесткая, тогда как Мария Боттичелли была слишком слаба.

Пройдя несколько залов, Элайджа вновь смотрит на потолок. Рисунок сюрреалистичен. Рыцарь попирает ногами дракона и занес меч над безруким ангелом с грудью, хвостом и русалочьим плавником, лежащим на маленьком деревце.

– Обалдеть, какой бред… – бормочет Элайджа.

Как будто потолок залил травку обратно в его вены. Картины сошли с ума. «Медуза» Караваджио оказывается уродливой вопящей стервой. Портрет кого-то очень похожего на папу римского взирает на «Избиение младенцев». Элайджа не может поверить своим глазам, такое чувственное наслаждение вызывает картина этой бойни. Она прямо-таки возбуждает. «Святая Екатерина Александрийская» Джентилески весьма недвусмысленно придерживает свою грудь, и Элайдже остается гадать, кого в те времена называли святыми.

Залы начинают легонько крениться. Элайджа садится на скамейку и снова смотрит на потолок. Женщина играет на скрипке, а собака с ослом сидят и слушают. Мужчина подносит молоток к голове быка. Три голых женщины танцуют, а человеческие головы растут из красных крыльев бабочек.

– Вот ты где! – произносит голос Джулии.

Элайджа боится оборачиваться к ней, боится, что она тоже окажется нарисованной на крыльях бабочки, трепещущих в желании улететь.