Мы обнимем смерть

Я требовал того же от Эски, предупреждал его, что это последний шанс, но гордость и ярость заставили его продолжать, и сейчас я его понимал. Сдаться означало бросить все, и я не мог допустить этого снова.

– Сдавайся, Рах! – рычал Йитти. – Ты ранен.

Глубокими судорожными вдохами я не дал темноте утопить меня и хмуро посмотрел на Йитти.

– Не ты нанес эту рану, – сказал я, с ненавистью глядя на Сетта, который оскалился в ответ. – Я не сдаюсь.

Йитти раздраженно взревел и снова поднял саблю. Он в несколько шагов преодолел расстояние между нами и ударил первым, заставив меня попятиться. Но я сумел оцарапать ему руку, и с шипением он полоснул пониже, разрывая мое второе бедро. Я пошатнулся, а порванная одежда пропиталась горячей кровью.

– Сдавайся, – снова сказал Йитти, и нотка жалости в его голосе разожгла мою ярость.

– Я не брошу его умирать!

Он снова опустил свой клинок, и на этот раз я начал двигаться прежде, чем закончил говорить, притворился, что целюсь в лицо, и сделал низкий выпад. Но он даже не вздрогнул, просто поймал мой клинок на свой и, наступая, чтобы сократить расстояние, с силой врезал мне по локтю. Клинок скользнул по руке, и передо мной возник Йитти, острие его сабли ласково коснулось моего горла. Я сжимал и разжимал потные пальцы.

– Последний шанс, Рах, – прошептал он. – Пожалуйста, сдайся. Даю слово, я отведу Вторых Клинков домой.

Я посмотрел ему в глаза и не нашел там ни лжи, ни гнева, только печаль и твердое обещание человека, чья честь никогда не подвергалась сомнению. Человека, исполнявшего работу целителя, несмотря на отвращение к ней, человека, никогда не вносившего разногласия, человека, чью голову я не хотел бы отрезать ни за что на свете, по любой причине, и я должен был довериться ему.

– Я пришел к тебе за помощью, – горячо прошептал я, чтобы слышал только он. – Гидеон в опасности. Кисианцы нам вовсе не друзья, как и мы не были союзниками чилтейцам.

Йитти смотрел на меня, и выражение его лица не менялось. Клинок продолжал касаться моего горла, и в шаге от смерти я мог только надеяться, что не ошибся в нем.

– Если я сдамся, ты поможешь мне? – Мои губы слиплись, будто ими давно не пользовались. – Прошу тебя.

– Нет.

Гнев ожесточил его лицо, высмеивая мои сомнения.

– Нет?

– Сколько шансов может получить человек, а, Рах? Сколько ошибок совершить? Гидеону конец. Тебе конец. Мы все идем домой, и именно это ты должен был заставить меня сделать.

Слова ранили сильнее, чем любое оружие.

– Можешь не сомневаться, что я говорил серьезно и что убью тебя. Сдавайся, Рах. Сдавайся. Мертвый ты ему не поможешь.

Холод клинка обжигал шею, и на лице Йитти не было лжи. У меня не оставалось выбора.

– Я сдаюсь.

Слова лязгнули в тишине, как тяжелые гири. Сдаться означало быть изгнанным в одиночку, но никто не знал, что делать и что говорить. Бывал ли когда-нибудь изгнанный изгнанник?

Глубокую тишину нарушали звуки умирающего города, но ни один левантиец не заговорил и не пошевелился. Первой очнулась капитан Лашак и вышла в круг.

– Рах э’Торин, ты изгоняешься из гурта Торин и из империи Левантийская Кисия. Под страхом смерти ты не можешь вернуться в наши земли до конца цикла, который проведешь, искупая свое бесчестье перед богами. Но поскольку мы уже изгнаны, я не уверена…

– Ты, проклятый говнюк.

Сетт бросился на меня, повалив нас обоих на землю. Я ударился плечом и бедром, но эта боль не могла сравниться с ударом его кулака в лицо. Перед глазами и в затылке сверкали молнии, когда он бил меня снова и снова, боль слилась в непрерывную агонию. Я не чувствовал тела, не мог ни думать, ни шевелиться, ни даже слышать, до меня доносилась лишь его ярость.

– Это все твоя вина! Ты мог… Ты, самовлюбленный говнюк, ты… просто мог умереть!

Вероятно, его оттащили от меня, но ощущение, что я больше не в своем теле, осталось, я не мог двигаться и просто лежал, а вокруг кружили смутные тени.

– Давай, Рах.

Кто-то схватил меня за руки, а может, и не один, поскольку я не очень-то помогал, и им удалось поставить меня на трясущиеся ноги.

– Рах э’Торин. – Голос Лашак стал якорем в медленно приобретавшем очертания хаосе. – Ты должен решить судьбу Сетта э’Торина, прежде чем уйдешь. Его действия запятнали честь левантийцев, одно только то, что он ослепил тебя во время поединка, заслуживает смерти.

Тишину нарушила волна шепота, и только тогда я осознал, сколько Клинков на меня смотрит и сколько кисианских солдат. Все они были лишь силуэтами в дымке горящего города, мое возвращающееся зрение было приковано только к Сетту. Я захромал к нему, и только ярость заставляла меня двигаться.

Я разлепил губы, чтобы заговорить, но рот был полон крови, и я сплюнул ее к ногам Сетта.

– Ты… – шатаясь, начал я. – Ты нападаешь на меня за то, что я бросил Гидеона, ты говоришь, я должен был быть рядом, когда он так сильно нуждался во мне, но где был ты, Сетт? Где был ты? Его родной брат, рожденный тем же чревом. У него много сторонников, тех, кто пробыл здесь гораздо дольше меня, но именно на меня ты плюешь и кричишь, на меня сбрасываешь ответственность за весь мир.