Мы — из Солнечной системы

Голиаф метнулся к окну и исчез. Норма повизгивая кинулась за ним, прижимая к груди две горжетки. Остались Фениксы. Они-то знали, что от возмездия не уйдёшь и лучше принять трепку от бабушки, чем потом от матери, не устающей так быстро.

— Баба, я больше не буду,— захныкали они оба. И уставившись друг на друга, добавили злыми голосами:

— Этот попугай передразнивает меня всё время.

Тётя Флора провела рукой по глазам.

«С ума схожу,— подумала она.— В глазах двоится и слышу двоих».

Но она была человеком действия и давно уже привыкла к чудесному удвоению вещей. А если вещи удваиваются…

— Ты лазил в шкаф, шалопай?

— Я больше не буду, баба.

Преступление требовало кары. Но тётя Флора,— как человек справедливый, хотела и колотушки распределить по справедливости.

— Кто из вас придумал это?

— Я. Но я больше не буду,— ответили оба унылым хором. И с удивлением воззрились друг на друга. Почему этот попугай берёт на себя вину?

— А откуда ты вылез?

Вот тут впервые двойники сделали разные жесты. Один показал на записывающий ратоматор, другой на проверочный.

Отныне они стали разными людьми, и судьба повела их разными путями.

Тётя Флора действовала решительно. Наградив зачинщика (оригинал) тумаками, она втолкнула его в чуланчик с бракованными кассетами и заперла там.

— А теперь поговорим с тобой,— обратилась она к копии.

— Баба, отпусти, мне надо уроки готовить.

И из чуланчика донеслось, как эхо:

— Баба, отпусти, мне надо уроки готовить.

Обоим одновременно пришла в голову мысль избавиться от наказания ссылкой на уроки. Но запертому Фениксу пришлось ещё стучать в дверь — он запоздал на две секунды.

— Господи, вразуми,— бормотала тётя Флора.

Только теперь перед ней предстали ясно все неприятные последствия. За халатность в работе её, конечно, накажут. Отстранят, присудят к скуке, дадут год или два полного безделья. Придётся терпеть: виновата, оплошала. Разговоры начнутся сегодня же: надо привести чертенят к сварливой Фелиции. И так дочка ворчит, что от Феникса ни покоя, ни отдыха. И вот, на тебе, бог дал ещё одного сыночка. Полно, бог ли? Бог даёт детей обычным, установленным порядком. А этот вылез из атомной печки, как дьявол. Дьяволёнок и есть, исчадье ада… атомов точнее.

«Исчадье» — удобная формулировка нашлась. Исчадье можно было не признавать внуком.

— Аминь, рассыпься,— сказала тётя Флора со слабой надеждой на избавление от всех неприятностей. Мальчишка в жёлтых штанах не хотел рассыпаться.

— Господи, за что ты испытываешь меня? — причитала сбитая с толку старуха.— Оно не рассыпается, оно притворяется Фениксом, чтобы отвести мне глаза. Как отличить наваждение от внука?

«А если размахнуться сковородой?..»

— Ты с ума сошла! Я маме пожалуюсь! Не смей.

На рассечённом плече показалась кровь. Уронив сковородку, тётя Флора кинулась обнимать ревущее исчадье.

И тогда ей пришло в голову (начать бы с этого), что у неё сын — врач, учёный, умный, эпидемии пресекающий.

— Том, голубчик, прилетай скорее!..

И вот Том на ратокухне, где так славно пахнет луком и жареными пирожками, а, кроме того, ещё машинным маслом и грозовым электричеством, и перед ним зарёванный шоколадного цвета парнишка с разорванной на плече рубахой.

— Ты посмотри, посмотри, всё ли у него в порядке? — говорит тётя Флора.

Том сгибает руки и ноги. Целы. Голени исцарапаны, но так полагается в двенадцать лет. Бьёт молоточком по коленным чашечкам, сердце слушает, щупает селезёнку, заглядывает в горло.

— Всё на месте, мам. Нос заложен, но это от полипов. Я выжгу их, когда он станет постарше.

Тётя Флора заливается слезами:

— Полипы? Полипы, как у маленького. А я его сковородкой… а у него полипы…

Из чулана извлекается оригинал, Том ставит его рядом с копией, сравнивает волосы, губы, родинки… носы с полипами.

— Дядя Том, скажи, что я настоящий,— просят оба Феникса.

— Мама, придётся тебе признать нового внука.

Мальчишки смотрят друг на друга волчатами:

— Я тебя не пущу в мою комнату,— грозятся они.— Я тебя придушу в постели.

Тётя Флора держится за голову:

— Боже мой, боже мой, что скажет Фелиция!

И тогда Том решается:

— Мама, пожалуй, мы возьмём к себе этого нового (он ищет глазами ссадину на плече). Его надо понаблюдать о медицинской точки зрения. Если все атомы на месте, повезём его в Москву, в Главный институт ратомики. А Фелицию ты подготовь постепенно, пусть свыкается с мыслью, что у неё не один сын, а два, как бы близнецы.

— В Москву?! — Феникс-двойник почти утешен.

Оригинал тянет обиженно:

— Я тоже хочу в Москву, дядя Том.

Поздно ночью, измученный и зарёванный, так и не поверивший в своё невероятное рождение, двойник уснул на диване с «Медицинскими новостями» под подушкой. А Том с Ниной сидели, прислушиваясь к его дыханию, опасались, что оно прервётся.

— Как же это так, Том, я не понимаю? Ведь пингвины-то получались парализованные. Во всех инструкциях написано: «ратомировать живое нельзя».