Мы — это мы (СИ)

Вовсе нет, упрямо повторял он про себя, продираясь через кусты и сминая золотые венчики цветов, ничего я не понял и понимать не хочу. Понятия не имею, что там Натан нес, может, у него вообще мозги набекрень по весне, чего его слушать.

Но в памяти против воли всплывали один за другим все те случаи, когда он возвращался домой в неурочное время, среди дня, а не к ужину или обеду и заставал дом странно пустым. Пустым и тихим. Лишь из комнаты Майло доносились какие-то тихие звуки, но дверь в нее всегда была заперта изнутри...

— Провались ты к Темному! — яростно выкрикнул Хэл и, схватив с земли ветку, со всей силы двинул ею по ближайшему дереву. Сухая, легкая, она разлетелась на мелкие кусочки, ничуть не приглушив злость Хэла.

Тогда он вцепился в молодое дерево, тонкое и гибкое, как хлыст, и принялся рвать его из земли. Деревце упрямо боролось за жизнь, гнулось, но не ломалось.

Хэл остервенело рвал и рвал, оставляя на гладкой коре клочья кожи с ладоней, выпуская наружу все накопившееся отчаяние, боль и тоску. В конце концов, стволик тихо, печально хрустнул, и Хэл, не удержавшись на ногах, сел в мох. Штаны моментально промокли, но он не обратил на это внимания — отшвырнув искореженное деревце, вцепился пальцами в волосы и закрыл глаза.

Думать об этом нельзя, невозможно. Главным образом потому, что уже ничего не изменишь и не вернешь. Майло доходит, осталось ему недолго. Не набрасываться же с кулаками на умирающего? И у Хэла нет никаких доказательств, потому что он много лет старательно закрывал на все глаза...

Нет-нет, тут же сказал он себе, ни на что я глаза не закрывал, потому что ничего не было. Не было, и все. Я здесь ни при чем, я не виноват, я...

Он вдруг понял, что плачет — горько, со всхлипами, с подвываниями. Размазывая по лицу грязь и кровь, подтянул к себе сломанное деревце. Крохотные, едва распустившиеся листочки уже начали терять свой блеск, как глаза только что умершего человека.

Вот и еще одна жизнь загублена, просто так, ни за что. Поистине, Дирхель Магуэно, ты разрушаешь все, с чем соприкасаешься!

Рассорился с Эдвардом, не смог защитить мать. Потратил скопленный семьей пласт, а потом струсил и не признался — и старшие братья ушли в неприветливый к чужакам, полный опасностей широкий мир. Что с тобой сделали бы, узнав про пласт, высекли? Да уж, наверное, не изгнали бы.

Испугался полупарализованного калеку, который только и может, что махать костылем, позволил ему изгаляться над собой и своей семьей, как он хочет! Ты не достоин дружбы Эдварда, возвращайся домой и продолжай влачить жалкое существование, для которого ты и был рожден. Больше все равно ни на что не годишься.

Всхлипывая, Хэл поднялся и медленно потащился через лес к деревне. И, хотя вокруг все пело и ликовало, оживая после зимы, он чувствовал себя так, словно уже умер, и ничто этого не изменит.

***

Сушь стояла такая, что даже дневной свет, казалось, отливал металлом.

Лето выдалось чуть ли не самым жарким на памяти Хэла. Огород постоянно требовал полива, а вот поле не польешь, надо ждать дождя, молить о нем Всемогущего.

Над деревней нависла, точно грозовая туча, единая для всех тревожная мысль — если так пойдет и дальше, хлеб осыплется раньше времени, урожай пропадет, и что тогда? Хорошо тем, у кого остались заначки с прошлого года. Некоторые, как Аганн, хранили уже смолотую муку, хотя это было непросто: плесень, жучки и мыши подтачивали запасы.

Хотя, конечно, если прижмет, съешь хлеб с чем угодно, хоть с жучками, хоть с плесенью, тут уж не до жиру.

Как ни странно, с наступлением летней жары Майло не только не закончил свой земной путь, но и значительно оправился и снова ковылял по дому, покрикивая, ругаясь, вспыхивая, как сухая солома, от каждого сказанного поперек слова.

Теперь это не просто раздражало Хэла — с каждой новой выходкой брата на глаза как будто опускалось что-то темное, а рука сама собой нашаривала полено, оглоблю или любой другой предмет, годный для нападения или защиты. И он собирался отнюдь не защищаться.

Весь последний год он работал, тяжело, не покладая рук, сильно вырос и возмужал. Всегда был крупным не по годам, а теперь смотрелся совсем взрослым парнем. Да он и был взрослым — именно на весну приходилось рождение Хэла, точную дату которого, конечно, никто не помнил и никогда не отмечал.

Он знал, что в конце концов не выдержит и прикончит Майло, и часто представлял себе это, словно проигрывая заранее будущие жуткие события, готовясь к ним. Воображал, как тщедушное тело брата отлетает на несколько метров от удара, ощущал злобную радость, которая вспыхнет при виде агонии его мучителя.

Но наказание за убийство — смерть, и если он убьет Майло... то наверняка окажется перед серой аркой, в то время как Эдвард будет стоять по другую ее сторону с мечом в руке.

Свершение само по себе ужас, но если ты должен казнить друга... мыслимое ли это дело? А зная отца Эдварда, Хэл легко мог представить, что тот и не подумает избавить сына от подобного испытания.