Мы Бреннаны

– Ты прости, я не рассказала тебе. Это же была такая мелочь, всего два рассказика. И я не хотела во все это вдаваться…

– Все нормально. Если я смогу их прочесть.

– Конечно. Но сначала я хочу просмотреть на твои картины. – Санди кивнула на холсты, стоявшие у стены позади Джеки.

Отступив от стола, он жестом указал туда, где хранил свои работы, завершенные или незаконченные. Некоторые из них оставались на самой ранней, экспериментальной стадии, а многие были брошены в ходе работы. Некоторые были близки к завершению. Впрочем, Джеки редко считал свои живописные полотна завершенными.

Санди сразу подошла к самой большой картине.

– Ты все еще работаешь над ней?

Джеки присылал ей эскизы. То был внешний вид их дома с улицы, который Джеки «заканчивал» много лет, настолько долго, что пришлось переделывать Молли и Люка из младенцев в малышей. Они играли на качелях из шин, а Микки смотрел на них с кресла-качалки на крыльце.

– Ага-а… не знаю. Просто я все время нахожу в ней недостатки.

Санди перешла к следующему полотну – портрету.

– Джеки, вот это да! – На холсте Шейн был изображен по грудь, смеющимся, с поднятыми плечами и склоненной головой. – Ты полностью передал его душу.

– Мне не очень нравятся его подбородок и рот. С ними что-то не так. Ты видишь?

Санди вгляделась.

– Может быть, слишком угловато?

– Точно. – Джеки сел в кресло у стола, сложил ладони домиком и ждал.

Санди прошла по одной стороне комнаты, потом обратно по другой, рассматривая, делая замечания и рассыпая похвалы.

– Я рада, что ты стал писать больше портретов.

– С людьми куда труднее, чем с пейзажами. Меньше простора для толкования.

Она подошла к холсту 50×60, закрепленному вертикально на высоком мольберте, прикрытом легкой бумагой.

– Ого. Можно?

Джеки покрутился в кресле, повернувшись в ее сторону:

– Конечно.

Театральным жестом Санди откинула бумагу здоровой рукой. Джеки в этот миг не слышал ничего, кроме шуршания бумаги и биения собственного сердца. Бумага слетела на пол, Санди отступила на шаг, не сводя с картины глаз, и откровенное любопытство в ней сменилось потрясенным узнаванием.

Джеки встал, подошел к ней, все его тело было напряженно: он не знал, чего ожидать. Она не отводила взгляд от холста, и Джеки был уверен, что она затаила дыхание. Он позволил ей увидеть картину – для Санди это был удар, и Джеки не сделал ничего, чтобы этот удар смягчить.

– Когда ты это написал? – промолвила она едва ли не шепотом.

– Начал месяцев через шесть после того, как ты уехала. Были ночи, когда я не мог уснуть и был не в силах отделаться от некоторых образов. Я считал, что живопись мне поможет.

– Помогло? – не отводя глаз от картины, спросила она.

В ее голосе прозвучало что-то особенное, словно ей самой не удалось найти средства, чтобы забыть произошедшее.

– Ну да. Ты когда-нибудь пробовала написать об этом?

Она перевела взгляд на него:

– Нет.

– Я писал картину какое-то время, пока не стало легче. И снова вытащил ее всего несколько недель назад.

– Когда я приехала домой?

Он замялся, не хотел грузить ее чувством вины, которого в ней и так было предостаточно, но как сорвать пластырь без боли?

– Ну да.

Санди отступила назад и рухнула на его кровать.

– Джеки, прости! Я такая дура: я сделала свою тайну твоей на все эти годы. – Она повернулась к нему лицом, и он увидел, как от жгучего сожаления у нее на глаза навернулись слезы. – Это было неправильно!

– Не кори себя. Мы оба сделали все что могли.

Санди подняла взгляд на картину и тихо заплакала. Джеки все-таки пробился сквозь ее страх и нежелание говорить о прошлом, которые появились в ней с тех пор, как Денни рассказал им о Билли Уэлше.

– Санди, нам нужно рассказать им. Это могу сделать я, или это можем сделать мы с тобой. Но ребята должны знать, с кем они имеют дело. Мы же не знаем, что задумал Уэлш.

Она смахнула капли слез с подбородка и кивнула:

– Сегодня вечером я им расскажу.

Джеки откинулся в кресле. Он молился о том, чтобы это стало первым шагом в исцелении тайной раны, что гноилась все последние шесть лет.

Глава десятая. Санди

– Сегодня вечером я им расскажу.

Стоило произнести это, как Санди охватила паника и ей нечем стало дышать.

Но в глубине души таилось нечто, напоминавшее облегчение. Она понимала (во всяком случае, в последние два дня, после того, как услышала имя Уэлша), что у нее нет другого выбора, кроме как рассказать семье правду. И ей нужно было собраться с силами. Теперь не признаться было невозможно.

Санди вновь повернулась к Джеки: он убрал волосы за уши и смотрел на нее с сочувствием; Санди стало стыдно. Ведь это она сделала его хранителем своей тайны, и теперь ему было больнее всех. Сама же Санди слишком многим причинила боль. Она подняла с пола бумагу, неспешно и аккуратно накрыла ею всю картину целиком. Никогда больше она не взглянет на этот образ ее самой – такой испуганный и опустошенный.

Но еще больше все в ней восставало против того, чтобы снова стать такой же, как ее образ на портрете.

Джеки стоял, сунув руки в карманы, и будто гадал, то ли она снова решит сохранить свою тайну, то ли передумает.