Мвене-Ньяга и семеро пророков

Горка золота на ладони Марселя. Равнодушие? Пожалуй, нет. Марсель не может быть равнодушным. Я не забуду, с какой болью он спросил: «Настанет ли время, когда у всех всё будет по справедливости?» Этот вопрос парень задал нам после того, как по пути в Сунду мы заехали в одну деревушку. День был жаркий. Из джунглей несло влажными испарениями. Мы хотели разрубить толстую лиану, чтобы напиться (в стебле — удивительно чистая, прозрачная вода). Вдруг из деревянной конурки раздался звон. «О, да здесь чикумби», — сказал Марсель. Мы уже слышали о чикумби. Это невеста, и ее продают в жены. Наша чикумби оказалась девушкой лет двадцати. Она во всем придерживается требований местной моды — лицо и обритая голова выкрашены в кирпичный цвет, полные губы покрыты розовой краской, бровей нет. На шее огромная связка бус, а руки украшают браслеты — они-то и гремели, создавая музыку приветствия.

Чикумби ждет жениха

Чикумби начала плясать. От ее танца стало как-то не по себе. Представляете — жара, пыль, под навесом томятся куры… На девушку из темной хижины сумрачно, даже враждебно смотрит старуха. Это мать, она сердится на дочь — полтора года нет жениха. Отец просит немного — всего пять тысяч франков (две пары сандалий) да бутылку виски. Он очень рассчитывает на эти пять тысяч, чтобы поправить семейный бюджет. Но никто не сватается. Грустно было смотреть на танец девушки, на танец среди черных хижин, танец, сопровождавшийся глухим стуком, — по соседству в ступе мельчили маниок. Стук этот преследовал меня повсюду. Маниок. — главный, а кое-где и единственный продукт питания.

Когда мы уезжали, девушка заплакала. Тогда-то Марсель и задал этот мучительный вопрос о справедливости. Видно, парень давно уже думает об этом.

Сверкало на ладони золото. Марсель говорил о своей службе во Вьетнаме. И тут подошел юноша лет девятнадцати.

— Знакомьтесь, — сказал Марсель, ссыпая крупинки в мешок, — это Жильбер. Сын Моиза Чомбе.

Вот так встреча! В памяти почему-то возник магазин сувениров на центральной улице Киншасы. В нем, чеканка по катангской меди. Сюжеты разные, разная работа. Одна пластина поразила меня больше всего: на ней были изображены маски — мужская и женская. Традиционные маски для ритуальных обрядов. Обычные Необычно было только то, что внизу мелкими буквами выбито: «Сердце — родным, душу — богу, жизнь родине». Знающий человек, оглянувшись, сказал нам, что такие маски чеканщики делали в память горняков, погибших на медных рудниках и урановых шахтах Катанги, в память жертв, павших от белых наемников Шрамма. Известно, с кем был отец Жильбера, и поэтому нет надобности об этом говорить. Катанга с ее медью, золотом, ураном была хуже, чем Клондайк. Там золото убило в людях все человеческое. Таких, как Дрейк и его хозяин, в Катанге было много. Они, кстати, обеспечивали золотом своих полковников, которых нанимали для карательных экспедиций.

Я не мог расспрашивать об этом Жильбера, выражение глаз которого было похоже на то, какое я видел в Каире у сына Патриса Лумумбы. Мне хорошо известна политическая биография отца Жильбера. Да и нетолько мне. Видимо, поэтому к пареньку относились сначала настороженно, даже враждебно. Теперь — как к другу. Мать Жильбера, его сестры и братья живут в Киншасе. «Да, — подтверждает он, — отец писал мне письма. Иногда присылал деньги». Он умолкает. У меня к нему тысячи вопросов. Но я не задаю их. В конце концов парень мог бы учиться геологии в Катанге, но вот приехал сюда, где работает в государственной компании вместе с советскими специалистами. Жильбер улыбается, он просит прощения и возвращается к насосу.

На обратном пути мы остановились в доме почтальона — он здесь заодно и сторож, и сборщик налогов, и владелец маленькой лавки. Несколько домов в горах, даже от Сунды далеко. Почтальон вместе с тремя своими женами пьет чай. Пригласил и нас. Марсель (он мечтатель!) рисует картину, как откроют здесь, в Сунде, огромные запасы золота и как потечет оно в валютные закрома республики: «Вот тогда мы отольем из золота бюст камарада Ивана». Иван Сергеевич улыбается шутке.