Муравьиный бог: реквием

С пожарной вышки там, внизу, деревня гномиков, посёлок муравьёв и вымершие линии участков. Нейтральной полосы кусты и место, где Петруша по ступеням только что сбежал с крыльца, светились пятнышком на чёрном. Всё остальное, дальше, делалось невидимым совсем, уменьшившись до ничего. Не исчезая, исчезало, становилось только небом и землёй, и сам Петруша, не исчезая, исчезал всему, что там, как будто тени делался одной с огромной темнотой.

Сначала больно, а потом не так.

Давай подую, брат, быстрей пройдёт.

И ветер дунул, плюясь в лицо холодной чёрной стружкой листовой. Сапог, как будто на лягушку наступил, легко скользнул, смешно причмокнул.

Рука коснулась пустоты.

Эпилог

Не ходи за мною, дрянь, по пятам,

оставайся там, где была.

Я не знаю, кто тебя воспитал

и умеешь ли ты есть со стола.

Не смотри ты на меня как на вошь,

я не помню о тебе ничего,

кроме маленьких вонючих калош

и тошнотного кефира с халвой.

Не ходи за мною, слышь, отойди.

Не реви, ты всё равно не поймёшь,

ты сначала поживи и роди,

и не трожь меня пока что, не трожь.

Мы с тобою встретимся там,

где нас будет пять или шесть,

и построят нас по летам —

вот тогда и вздыбится шерсть —

и у той, что ходит в детсад,

и у той, что обманула дурдом,

и у той, что отошла аккурат

час назад по исчисленье земном.

Я не знаю, сколько будет тех Кать

и кому из них за всё отвечать,

но пока я здесь, а не там,

не ходи за мной по пятам.

Екатерина Горбовская

На будущее лето калитка снова густо заросла травой. Сад поднялся на буйный цвет, мешая флоксы и бурьян, тянулся к небу, впиваясь в синеву, шипами расцвела Мария, и, дополов до половины за день, она брела к калитке, приоткрыв, звала:

– Петруша! Ужинать иди!

И, накрывая на двоих, стояла долго на крыльце, ждала, сердито вглядывалась, вслушивалась в темноту, сзывая в нимб свечной крылатые уродливые тени.

Участок по соседству пустовал. Малину собирая по нейтральной, она снимала ягод с тех и тех, и было больше, чем всегда, малинного варенья, и новой осенью, как много лет назад, сквозь ветки золотых шаров прохожий дачник прочитать табличку мог:

Участок 36.

Преображенские

Д. А.

В. А.

И по соседству на заборе объявленье: «Продаётся…» – и городской квартиры Василевских телефон.

Всё повторяется. В метели мёртвых листьев обновленье, когда фонарь крошится гвоздиками льда и рыжая перчатка клёна двоится на воде и застывает сколом льда; к весне сиреневые тени тают сахаром фруктовым, и новый март слепит, и тёплый ветер треплет прошлогодний дождик или от астр проходит холодом земли, всё повторяется неповторимо.

Покров безвременья, безвременный покров, пласт за пластом, пришли из ниоткуда, вернутся в никуда все веры и надежды, тени, лица. Христа опять удержит на воде соль мира, огарки тысячи «помилуй» прихрамовая служка сбросит в таз, и дедушка мороз фальшивый ризу снимет, кровь Его допьёт, кроша просфору на наперсный крест. И, безответней мёртвых, лик стенной помочь бессилен, опять не воскресит, не исцелит, когда немыслимой надеждой повторяет мать вернуть ей сына: «Верни его!» Но на коленях перед ним истоптанный целует пол, рыдая бездне, господи помилуй.