Читаем Мухтар Ауэзов полностью

Он оставался представителем Востока и остро переживал комплексы человека, наследующего великую культуру, но оказавшегося, по воле истории, на окраинах цивилизации, построенной по иному проекту и не желающей считать его равным и достойным участником диалога. Как-то Валидов оказался на пятидесятилетием юбилее Николая Федоровича Катанова, хакаса по национальности, крупного тюрколога, у которого он занимался в Казанском университете. Профессор крепко выпил и, задержав молодого человека, когда все гости уже разошлись, стремительно заговорил: «Из восточных тюрок и монголов востоковедением занимались лишь три человека — монгол Доржи Банзаров, Чокан Валиханов и я, все мы целиком посвятили себя русской культуре. Я отказался от шаманизма, стал христианином, служу русским (действительно Катанов был не только университетским педагогом, но и цензором — членом Казанского временного комитета по делам печати. — Н. А). Доржи и Чокан не дожили до тридцати пяти лет, их сгубила водка. Потому что русские товарищи ни их, ни меня ничему другому не обучили. Ты — четвертый. Береги себя от этой среды. Язычники не имеют такой мощной культуры, как ислам; мы изжили себя, но остались чужими среди русских. Ты должен понимать важность того, что принадлежишь мощной культуре».

Трудно сказать, как вырвались у такого просвещенного человека горькие эти и во многом очень несправедливые слова. Была ли тому причиной резкая, на грани грубости критика, объектом которой стала его недавняя книга об одном из тюркских наречий — плод долголетнего труда? В отзыве коллеги-тюрколога почудилась ему, а может, не только почудилась, надменность великоросса по отношению к инородцу. Или просто состояние было такое? Катанов, пишет мемуарист, «беспрерывно подливал себе водки и плакал». А может, прорвалась наружу обида на метрополию — бессознательная обида провинциала, да еще не русских кровей.

Во всяком случае, в уме и сердце молодого человека этот надрывный наказ отозвался и болью и уроком: «Слова Катанова произвели на меня огромное впечатление… Я понял, что мне надо быть осмотрительным в контактах с русскими учеными-востоковедами в Казани».

Легко судить издали и со стороны. Легко уловить так и неуспокоившееся патриотическое чувство — не воинственное, о нет, скорее наивное — в словах уже не двадцатипятилетнего мужчины, но восьмидесятилетнего патриарха, оборачивающегося на полную бурных приключений жизнь: «До 1860 года у башкир, получивших образование в русских военных училищах и служивших в царской армии, не было преклонения перед русской культурой… И если башкирские историки в трудах, изданных в советский период, говорят о неком почитании русского в нашем народе, то это всего лишь результат сегодняшнего русского внушения. Наряду с признанием безусловного превосходства русских в области современной техники, общим и категоричным было мнение о духовном превосходстве башкир, как и других мусульман… Некоторые видят в султане Мехмеде Фатихе (завоевавшем в 1453 году Константинополь и сделавшем его столицей Османской империи. — Н. А.) поклонника европейского, особенно итальянского Ренессанса. Это не соответствует исторической истине. Фатих был настоящим представителем исламской цивилизации; он смотрел свысока на европейскую культуру и гордился собственной. Так и башкирские интеллигенты, сталкиваясь с русской культурной средой, изучали свою культуру, среднеазиатскую по происхождению, и гордились ею».

Разве гордость своим, законная гордость, должна быть высокомерной? Разве может одна религия, одна культура, один народ духовно превосходить другие?

Со стороны, повторяю, судить — занятие необременительное, но и небезопасное, лучше воздержаться и, превозмогая различные соблазны вполне актуального свойства (то ли ниспровергнуть, то ли вознести), а также не чрезмерно увлекаясь психологией личности и рода, просто вспомнить факты.

Возможно, Заки Валиди и наказал себе держаться подальше от русских ученых, но получилось иначе. Он общался — сначала эпистолярно, а после и лично — с Радловым, он познакомился с Бартольдом, и знакомство это, при всей разнице в возрасте и положении, переросло в прочную дружбу, он встречался и переписывался с восьмидесятилетним Потаниным.

Прикидывая в 1910 году, по завершении преподавательской работы в казанском медресе, где дальше заниматься наукой — в Стамбуле, Бейруте или Петербурге, Валиди выбирает столицу империи и начинает готовиться к экзаменам в университет (куда так и не поступил, но почему — это уже иной сюжет).

Россия в сознании молодого человека тесно сходится с Западом. Следом за Абаем открывает он американца Дрэпера и даже переводит одну из глав его главной книги, все еще чрезвычайно популярной в интеллигентских кругах («История умственного развития Европы»), на татарский. Глава называлась «Преждевременный конец века веры на Востоке», и, переводя ее, Валиди нашел, что «мой интерес к религии такой же, как у деиста Дрэпера». И естественно, упорно читает он сочинения европейских тюркологов — немцев, французов, венгров.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии