Мудрые детки

Мельхиор умудрился подняться на ноги, пошатываясь, спустился с возвышения и жестом публичного примирения после долгих лет обнял ее, как до этого нас; только с ней они дольше приноравливались, чей профиль займет перед камерами более выгодную позицию; в конце концов Дейзи — хоть и под хмельком, но в здравом уме и твердой памяти — взяла верх.

Милая старина Дейзи. Пока их снимали, она заметила нас и бросила его, недообнимав. Вслед ей вопили журналисты: почему она целуется с этими убого выряженными полоумными старушонками? Когда-то давным-давно мы были моложе ее, но она хорошо сохранилась, да и не нищенствовала, само собой.

Несчастный альфонс поплелся было за ней, потом пошел обратно, с потерянным видом держа в руках букет роз, пока Мельхиор, сжалившись, не поманил его и не освободил от ноши, непринужденным жестом передав цветы госпоже Масленке, которая, подпрыгнув от неожиданности, сунула их все еще стоящему поблизости диктору телевидения, а тот всучил их какому-то потному трагику в кошачьем костюме Жан-Поля Готье, и букет начал переходить из рук в руки, как в игре “передай другому”, пока, наконец, горничная не забрала его и не отнесла в женскую уборную, где, не найдя вазы достаточно большого размера, как всегда сообразительная Старая Няня засунула его до окончания банкета в унитаз.

Разглядев под покровом Каталку, Дейзи взвизгнула от радости, но им некогда было наверстывать упущенное, потому что, покинув нас, журналисты с топотом помчались к двери; взглянув на нее, замершая, как терьер в стойке, Масленка начала поскуливать и дрожать мелкой дрожью — наконец-то прибыл ее блудный сын!

Разве кто-то мог помыслить, что Тристрам проявит верх неучтивости, не появившись на столетнем юбилее своего отца, даже если в этот самый день он потерял любимую и собственного ребенка? Ну разве это не благородно? Как же, благородно до опупения. По моему мнению, единственный остававшийся у молодчика Тристрама достойный выход — это харакири. Но шоу должно продолжаться, верно же?

На Тристраме лица не было. Он был, как и полагается, в вечернем прикиде, но весь зеленый, как будто его весь день рвало; подпираемый с обеих сторон своими тетушками, он нетвердо держался на ногах. С милыми майскими крошками мы не разговаривали с того злосчастного двадцать первого дня рожденья, только встречали их несколько раз в универмагах. Леди А. застонала и вцепилась в ручки кресла.

— Тише! — зашипели мы.

Затолкав в рот комок вуали, она заглушила стон. Дейзи вытащила из сумочки серебряную фляжку и предложила ей глоток; сжимая зубами шифон, леди А. отрицательно замотала головой. Глядя на них, я порадовалась, что время лечит раны.

Но нельзя сказать, что время лечит абсолютно все; при виде огненно полыхающих, уложенных по-французски рыжих волос Саскии и ее гибкой фигурки, облаченной в какую-то тряпку от Джейн Мюр цвета замазки, у меня в душе, как всегда, всколыхнулось гадкое чувство. Что до Имоген, то она сама себя перещеголяла. Водрузила на голову аквариум с рыбкой. Ей-богу. С настоящей живой рыбкой. Вспышки защелкали и засверкали, как в Ночь Гая Фокса^{120}. Имоген, кивая, кланяясь, улыбаясь и радуясь всеобщему вниманию, поворачивалась в разные стороны, а золотая рыбка билась о стенки аквариума с угрозой для собственной жизни. Я усиленно пыталась сообразить, при чем тут рыбка, пока до меня не дошло: “Карп Золотинка” — ее детская программа. Она приперлась на торжество ради саморекламы. На ней было бронзовое, отделанное чешуей одеяние, и отца она приветствовала подходящим для ее героини образом — немо открывая и закрывая рот; но ее появление в костюме и рыбье поздравление пришлось весьма кстати, оно разрядило обстановку и подняло дух.

После того, как девочки — девочки, как же, ах, где мои шесть десятков, бабушка, покажи бесплатный проездной, — после того, как они расцеловали отца в щеки, каждая со своей стороны, он опять прослезился. Они отошли, оставив Тристрама одного. Именно этого момента и дожидались папарацци — когда он, спрятав лицо у Мельхиора в коленях, упал к его ногам. Плечи его тряслись. Сквозь лютневое бренчание прорывались звуки рыдания. Операторы рванулись вперед, пытаясь снять план покрупнее.

Мать, склонившись, обняла его. Мельхиор гладил его по голове. Старый Мельхиор неуклюже попытался отогнать камеры, избавиться от них, чтобы они с женой могли побыть хоть минутку наедине — без присутствия бок о бок с ними всей страны — с чадами и домочадцами, но слишком поздно было об этом молить, верно? Улыбайся на людях, плачь на людях, живи и умирай на людях. На их лицах появилась не свойственная актерскому облику неподдельная мука. Сегодня они будут героями новостей. Нет ничего хуже, чем смотреть на страдания собственных детей.

Но, вспомнив лицо Бренды нынче утром, я припомнила муки и похуже и поняла, что с удовольствием придушила бы Тристрама Хазарда собственными руками.

А шоу все продолжалось.