Мудрость сердца

– Тебе нельзя тут оставаться надолго. Здесь слишком уныло.

Может, она и не произнесла слова «уныло», но я знал, что именно это она и имела в виду. Здесь и вправду царило уныние. Мебель разваливалась, подоконник растрескался, ковер истрепался и нуждался в чистке, в кране не было воды. Освещение было слишком тусклым, тусклый желтый свет падал на покрывало, придавая ему несвежий, слегка заплесневевший вид.

Ночью она вдруг решила сделать вид, будто ревнует меня.

– У тебя есть еще кто-то, кого ты любишь.

– Нет, больше никого.

– Тогда поцелуй меня, – попросила она и пылко прильнула ко мне, ее жаркое тело вздрагивало и трепетало; я погружался в горячее тепло ее плоти, купался в ней… нет, не купался, а утопал в неге и блаженстве.

Потом мы немного поболтали о Пьере Лоти и о Стамбуле[104]. Она призналась, что хотела бы когда-нибудь попасть туда. Я согласился, сказав, что и сам не прочь побывать там. Неожиданно она произнесла, – кажется, это прозвучало так: «У тебя есть душа». Я не нашелся что ответить, – наверное, я был слишком счастлив. Когда шлюха говорит, что у вас есть душа, это кое-что значит. Не часто шлюхи пускаются в рассуждения о душе.

Но на этом чудеса не кончились. Она отказалась взять у меня деньги.

– Ты не должен думать о деньгах, – заявила она. – Мы же теперь друзья. К тому же ты так беден…

Она не позволила мне встать, чтобы проводить ее домой. Достав из сумочки несколько сигарет, она высыпала их на столик возле кровати. Одну сунула мне в рот и щелкнула подаренной кем-то бронзовой зажигалкой. Потом наклонилась поцеловать меня на прощание. Я взял ее за руку:

– Клод, vous etes presque un ange[105].

– Ah non![106] – поспешно ответила она, и в ее глазах промелькнула боль. А может, страх.

Это «presque», уверен, всегда и губило Клод. Я сразу ощутил это. Потом я написал ей письмо, лучшее из когда-либо написанных мною, несмотря на отвратительный французский. Мы прочли его вместе в том кафе, где обычно встречались. Я уже сказал, что мой французский был чудовищным, за исключением тех строк, которые я позаимствовал у Поля Валери. Когда она дошла до них, то на мгновение задумалась. «Как красиво! – воскликнула она. – Правда, очень здорово!» С этими словами она лукаво посмотрела на меня и стала читать дальше. Дураку понятно, что вовсе не Валери так растрогал ее. Он тут ни при чем. Она расчувствовалась из-за той сладкой чуши, которая была там написана. Я ведь разливался соловьем, неимоверно разукрасив свое послание всеми утонченностями и изысками, какие только были доступны моему перу. Правда, когда мы дочитали до конца, я ощутил некоторую неловкость. Пóшло и недостойно пытаться воздействовать на ближнего такими дешевыми приемами. Не то чтобы я был неискренен, но, когда первый порыв прошел, я понял – не знаю, как сказать лучше, – что мой опус больше походил на литературное упражнение, нежели на объяснение в любви. Сильнее прежнего переживал я собственное ничтожество, когда потом, сидя со мной рядом на постели, Клод вновь и вновь перечитывала письмо, на этот раз беззастенчиво пеняя мне за грамматические ошибки. Я не скрывал своего раздражения, и она немного обиделась. Но все равно она была счастлива. Она сказала, что навсегда сохранит письмо.

На рассвете она снова покинула меня. Опять эта тетка. Я уже почти смирился с ее существованием. В конце концов, если тетя окажется кем-нибудь еще, вскоре я узнаю об этом. Клод была никудышной притворщицей и не умела лгать; и потом, весь этот сладкий бред… слишком уж глубоко он запал ей в душу…

Я лежал без сна, думая о ней. Какой кайф я ловил от этой женщины! Maquereau! Он тоже занимал мои мысли, но, скорее, по инерции. Клод! Я думал только о ней и о том, как сделать ее счастливой. Испания… Капри… Стамбул… Я представлял, как она томно и лениво нежится на солнце, бросает хлебные крошки голубям, смотрит, как они плескаются в лужах, или просто лежит в гамаке с книжкой в руках, с книжкой, которую я посоветовал ей прочитать. Бедняжка, она наверняка не была нигде дальше Версаля. Я представлял себе выражение ее лица, когда мы будем садиться в поезд и потом, когда окажемся возле какого-нибудь фонтана… в Мадриде или Севилье. Я почти физически ощущал тепло от соприкосновения наших тел; когда мы идем куда-нибудь, она совсем близко, она с каждым шагом теснее и теснее прижимается ко мне, она всегда рядом, поскольку не знает, что делать одной; и пусть затея была бредовой, пусть она была заранее обречена, она мне понравилась. Это во сто крат лучше, чем связаться с молоденькой чертовкой, какой-нибудь легкомысленной сучкой, которая мечтает от тебя отделаться, даже лежа с тобой в постели. Нет, в Клод я был уверен. Возможно, когда-нибудь все это надоест и наскучит – но ведь это потом… потом. Хорошо все-таки, что запал именно на шлюху. На верную, преданную шлюху! Бог ты мой, если бы меня кто-нибудь сейчас услышал, то решил бы, что я спятил.