Мучение любви. Келейные записи

Подберем поясняющие образы. Рассмотрим какую-нибудь приятную для глаз картинку – яркую, красочную, тонко выписанную: вот с впечатляющим натурализмом изображено тихое озеро среди невысоких гор, а здесь – густой сосновый бор, начинающийся возле самой воды, чуть правее веселая лужайка вся в цветах, на ней, ближе к лесу, небольшой уютный домик. Напротив дома – небольшой причал в воде с привязанной к нему лодочкой. В общем такая приятная «идиллия», мечта каждого уставшего от суеты двадцатого века обычного горожанина. Все детально прописано на этой картине, пусть она даже огромна по размеру, нет в ней ни малейшего недостатка, но тем не менее это все еще не реальность, это только иллюзия, поскольку она всего лишь на плоскости картины. Ей не хватает еще одного измерения – объема, которое превратило бы ее в действительно существующее пространство. Итак, мы можем только смотреть на этот прекрасный вид гор и озера, можем только воображать, только мечтать об этом чудесном месте, где нам было бы так хорошо пожить, только представлять плеск воды, свежий ветерок, дыхание леса, пение птиц и тому подобное. Однако если бы мы могли каким-то чудесным образом – не мечтательно и не иллюзорно, а действительно – приложить к этой плоской картине третье измерение, дать ей глубину, то она стала бы настоящим жизненным пространством и мы смогли бы гулять по этому лесу, плыть по озеру на той лодочке, удить рыбу, отдыхать в том домике, да и вообще остаться жить до конца дней в этом прекрасном уголке. Это новое измерение дало бы нам область для деятельности, открыло дверь в новый мир, предоставило возможность пользоваться свободой избирать одно, отвергать другое, жить в том мире, который был для нас до сих пор только мечтой, только сладким сном.

Но пусть даже перед нами, вокруг нас есть прекрасный пространственный мир – видимый, вещественный, наполненный всевозможными красотами и благами, но не дано этому миру течение времени: все есть как есть, мы сами видим все это, осознаем, но ничего не можем изменить, взять, потрогать, даже сдвинуться с места. Все застыло в неподвижности, как царство в сказке о спящей принцессе: время стоит и все как бы оцепенело в состоянии абсолютного отсутствия движения. Такой мир был бы тоже вроде застывшей красивой картинки, только объемной: все представляло бы собой только изящные раскрашенные скульптуры. Жизнь опять была бы невозможна в этом мертвом царстве. Но стоило бы только прикоснуться «волшебной палочкой» времени к этому миру, как все ожило бы, расправилось после долгого сна, закружилось в веселом хороводе жизни, побежало, как бежит освободившаяся от льда весной река.

Или вот еще один образ. Мы сидим в купе поезда, который монотонно и лениво ползет по рельсам; однообразно стучат колеса. Влечет он нас в далекий город, где мы должны будем продолжать свою полную скучных забот жизнь. Где-то далеко позади, в том городе, где мы родились и жили, остался «путаный клубок» бессмысленных дел, слов, знакомств, радостей-горестей, много всяких мелочей житейских, а где-то далеко впереди, там, куда везет нас этот поезд, опять ждет нас все то же «фараоново рабство», «плинфоделание», опять та же хлопотливо-суетная возня, нагромождение пустых фраз, дел, знакомств. И вот полусонно, безучастно смотрим мы в запыленное окно, вздрагивая в такт толчкам поезда. Взгляд наш напоминает усталый, затравленный взгляд зверька в клетке зоопарка – взгляд обреченного на вечный плен, на пожизненное заключение. Там, за стеклом, пробегают быстро-быстро кружевные дерева, дальше медленно плывут холмы и леса, села на холмах, где-то сверкнет, отражая небо, гладь озера; вдали неподвижно застыли, почти сливаясь с синевой небес, зубцы высоких гор, и такой простор, такая манящая, зазывающая даль! И так вдруг захочется, чтобы остановился этот скучнейший ритм, это однообразное, сонное болтание в душном купе; захочется открыть двери, выбежать на волю, расправить плечи, глубоко вдохнуть свежий воздух полей, выйти вон на ту дорогу, ведущую к лесу, пройти мимо того вот дальнего озерка, взойти на тот вот далекий холм и мимо крошечной деревеньки – к той вот старенькой церквушке на холме, так мирно, по-родному белеющей на фоне темной зелени. Или посидеть у глади вон той реки, или постоять на мостике, рассматривая жизнь подводного царства, и – жить, жить, позабыв скучную череду дел, забот-хлопот, тягот-сует. Убежать, скрыться от городов-пауков, выпутаться из тины и паутины, засасывающей всего тебя в мутный омут, высасывающей все душевные силы, удушающей все радости и желания сердечные, выпасть из этой страшной машины, в которой ты обречен быть какой-то однообразно вертящейся шестеренкой. Остановить это лишенное жизни вращение конвейера и жить здесь же, сейчас же: дышать, видеть, слышать, радоваться миру Божиему, всему тому, что так неотвратимо убегает от нас за стеклом поезда, мимо чего мы тащимся в этом душном купе в серую шумную страну плинфоделания, подчиняясь мрачному, жесткому закону «надо!».