Мститель

Иван встал из-за стола и, еле держась на ногах, обнялся с Ребе. А Ребе положил руки Ивану на плечи. И они начали вертеться в вихре танца. Все быстрее и быстрее играла музыка, а они плясали все сильнее и сильнее. Казалось, что мир вокруг исчез, и что они поднялись в другой, высший мир.

– Ты Мойша, я Иван! – радостно кричал Иван.

– Мы братья, – кричал ему в ответ Ребе.

Шолом проснулся затемно, и в голове его звучал голос его деда Мойше, сказавшего ему, что в нем живет и душа Баал-Шем-Това…

Он подошел к темному окну и проговорил:

– И искра души пророка Самуила во мне, и душа Давида во мне, и душа Баал-Шем-Това… Удивительно все устроил Г-дь… Но вначале, надо уничтожить Петлюру…

Сцена 52

Шолом давно ждал удобного случая, чтобы казнить Петлюру. Часто ночами к нему приходили во снах его родственники, убитые в жутких погромах, петлюровцами. Он видел их лица, слышал их голоса и плакал вместе с ними.

Перед его глазами стоял образ его дяди, Исроэла, родного брата его отца Иче. Добрый, скромный человек, хохмач и балагур, любитель анекдотов и народных сказок. Он часто рассказывал их Шолому, когда тот был маленьким мальчиком… Петлюровцы зарубили его любимого дядю Исроэла в Ананьеве.

Он видел свою двоюродную сестру Ривку, которой было всего четырнадцать лет, когда её проткнули штыками пьяные нелюди, после многократного изнасилования.

К нему приходил его зарезанный троюродный брат Шлойме, которому едва исполнилось восемнадцать лет.

Он видел печальное и светлое лицо своей двоюродной бабушки Фрейды, которую расстреляли пьяные гайдамаки. На момент гибели ей были семьдесят лет.

К нему приходил двоюродный дед Цви Хирш, хозяин проскуровского магазина шляп. Маленького роста, верующий, бородатый, добрый, вечно в большой черной ермолке. Он всегда не жалел денег на подарки Шолому, особенно в праздничные дни Хануки и Пурима.

Он отчетливо видел во сне двоюродную сестру отца, Песю. Пожилую женщину с хриплым голосом. Она часто кашляла и страдала от астмы. Добрая, милая женщина, для которой не было большего сокровища, чем её единственный сын Исроэл и его дети.

Перед глазами Шолома во сне появлялся дядя Давид, высокий, сутулый мужчина с карими глазами и выпуклыми губами. Молчаливый и добрый. Он был простым рабочим. Его забили до смерти прикладами ружей.

Исроэл, рыжий, конопатый, покрытый веснушками сын Песи… Казаки привязали его между двумя конями и разорвали на части на глазах у его детей, крошечных Зямы и Моти.

Двухлетних детей Исроэля сразу после убийства отца схватили за ноги и, чтобы не тратить зря пули, со всей силы ударили головами об угол стены их дома. Головы малышей разлетелись в разные стороны, обагрив алой кровью белые стены дома и землю перед ними.

Жену Давида, вечно куда-то спешившую и беспокойную Рохел, насиловали, пока она могла дышать, несмотря на то, что она была на пятом месяце беременности. После этого вскрыли её живот штыком и раздавили плод.

Шолом видел лицо своего четвероюродного брата Аарона. Высокого, лысоватого сорокалетнего блондина. Он был ученым человеком, самоучкой изучившим многие книги по медицине и биологии. Если бы не законы царской России, то он бы мог быть практикующим врачом. Аарон внимательно смотрел на него через пенсне. Петлюровцы забили его топорами.

Ночами перед ним появлялась рыжая жена Аарона, Сара. Горделивая, веселая хохотушка. Вечно она была себе на уме. Её убили, забив сапогами, на снегу, перед крыльцом, на глазах у троих детей: Мендела, Иосифа и Ханале.

Троих детей связали вместе и затоптали лошадьми…

Шолом просыпался в холодном поту после этих снов и тяжело дышал. Его жена, Хана, очень пугалась, капала ему валерьянки и успокаивала.

За эти годы в Париже Шолом много и долго думал о том, кто он, и в чем смысл его жизни и его борьбы.

Он начинал свою жизнь пламенным хасидом, выросшим в ультрарелигиозной, ортодоксальной среде, затем он примкнул к общечеловеческой вере в социализм и во всеобщее равенство трудящихся, а затем перешел в веру анархизма. Сейчас же, пройдя ад мировой и гражданской войн, он полностью разочаровался и в коммунизме, и в социализме, и в анархизме, и в единстве трудящихся всех национальностей мира. Жуткая травля его народа привела его к единственной мысли о том, что он прежде всего еврей, сын своего гонимого и глубоко несчастного народа, пережившего страшнейшие трагедии за последние две тысячи лет, в то время, которое он находится в рассеянии по всему миру, вне своей земли. Все чаще Шолом думал о том, что единственное верное решение предлагают сионисты, говорящие о необходимости возвращения евреев мира на свою историческую родину.

– Лишь там, на земле наших праотцев, мы будем не у кого-то при милости на кухне, не бедными приживалами, а у себя дома, национальным большинством, проживающим на своей земле, со своей полицией, армией, правительством и всеми институтами власти. И лишь там мы сами себе обеспечим то, что нам не обеспечит никто на свете: безопасность от погромов, насилия и унижения – своими собственными силами! – часто говорил Шолом своим друзьям.