Мститель

После парада гуляние продолжилось в шикарном ресторане, где был званый ужин с музыкой. Виктор сидел и скучал. Рядом с ним с постными, дежурными физиономиями сидели штабные офицеры. В большом ресторанном зале прямо перед сценой, на которой обычно пели артисты, стоял длинный стол президиума и много круглых столов для гостей. На белоснежных скатертях стояла новая посуда и сверкали столовые приборы. Одетые с иголочки офицеры и чиновники, дамы в роскошных нарядах и журналисты были везде. Виктора не покидало ощущение, что он перенесся в добрый старый 1916 год, в царские времена, когда не было еще ни этих революций, ни гражданской войны, ни большевизма… Разговор с соседями по столу не клеился. И Виктор, перекусив, выпил две рюмки холодной водки. Полегчало. А тем временем уже закончили речи Семенов и его помощники, и даже успел выступить японский представитель. Начался праздничный концерт. Пестро одетые цыгане взошли на сцену и начали с любимой атаманом песни «Ах, шарабан мой»…

Пела красавица-цыганка лет двадцати. Она была шикарно одета в красное цветастое платье, а на плечах у нее былa накинутa роскошная фиолетовaя шаль. Eё голос пленил Виктора настолько, что он даже не совсем понимал, о чём именно она поет. Он всматривался в её глаза, лицо, губы, точеную фигуру, и осознавал, что есть в ней что-то совсем не цыганское.

Крича «браво!» что было сил, Виктор подошёл к сцене и поцеловал руку певицы.

– Сударыня, Вы пели божественно… Капитан Виктор Семенович Слуцкий… К Вашим услугам, мадам.

Певица искренне улыбнулась и даже немного зардела, посмотрев на красавца-усача.

– Очень приятно, Ваше благородие… Люба Козловская…

Виктор улыбнулся.

Он внимательно посмотрел на её не по-цыгански бледное лицо и в печальные глаза. Его глаза скользнули по её прекрасной шее и обожглись o золотой крест.

– Вы не похожи на цыганку… – сказал он, и сам себе удивился.

– А я и не цыганка, – застенчиво прошептала она.

Тем временем на сцене запел мужской баритон.

– Можно Вас на минутку? – вежливо спросил Виктор.

– Конечно, – согласилась она.

Виктор вышел с ней из зала в коридор и, подойдя к окну, сказал:

– Вы простите меня ради Бога, но Вы так похожи на мою двоюродную сестру…

Люба улыбнулась, обнажив белые ровные зубы…

– Удивительно… Но Вы тоже не похожи на русского офицера… В Вас есть что-то восточное… Вы грек или турок?

Виктор расстегнул душившую его верхнюю пуговицу мундира и хрипло произнес:

– Нет… Я, как он… Той же национальности…

И он указал пальцем на крестик Любы.

Она в удивлении открыла рот и мгновенно закрыла его своей почти детской ладошкой.

– Что такое? Не ждали… Удивил… Бывает и такое… И офицер при атамане Семенове… А не красный комиссар…

Люба была поражена. Она дотронулась до лица Виктора своей горячей ладонью и хаотично провела пальцами по его щеке и подбородку…

– Мы с Вами из одного народа, Виктор Семенович… Я тоже еврейка…

Виктор не поверил своим ушам и спросил её на идишe:

– Вы еще помните наш язык? Язык наших мам?

Слезы потекли ручьями из её прекрасных глаз. Она вытерла их руками и ответила ему на идишe:

– Конечно… Как я могу забыть? Когда маму с папой убили погромщики, мне было уже десять лет… Дедушки с бабушками уже умерли к тому времени. Б-г забрал их раньше, чтобы они не видели этого ужаса. Родни не осталось. Наше местечко было уничтожено. Многие бежали. А меня спасли цыгане. С тех пор я с ними. Стала певицей… Наш глава табора, Владимир Соколов, мне как папа… Он меня удочерил… И крест отсюда… Чтобы зрители относились лучше… Но я тоже каждый день читаю молитву «Шма»[147] перед сном…

Виктор прижал Любу к себе и впервые с детства разрыдался. И в этот миг ему показалось, что рядом с ним стоит его дядя Иче и говорит ему, цитируя Тору: «И поцеловал Иаков Рахиль, и возвысил голос свой, и заплакал»[148].

Они говорили как старые знакомые и не заметили, сколько прошло времени.

В коридор вбежала молодая цыганка и позвала Любу петь. Она печально улыбнулась и сказала Виктору:

– Я живу на Купеческой 33, второй этаж. Приходите завтра вечером. К восьми…

Виктор поцеловал её руку, и Люба убежала назад на сцену. Её маленькая теплая ладошка пахла полевыми цветами, и была до боли родной. Виктор вытащил платок, протер им свое вспотевшее, пылающее лицо и, застегнув верхнюю пуговицу мундира, спокойным шагом вернулся в зал.

Над столами висели серые облака табачного дыма. Повсюду воняло перегаром.

Виктор достойно шел к своему столу, но кто-то выставил перед ним ногу, и он споткнулся и чуть не упал. Раздался пьяный хохот.

Виктор выпрямился и посмотрел на убравшего свою ногу долговязоваго подполковника Соболева.

– Как изволите это понимать, господин подполковник? – сдерживая гнев, произнес Виктор.

Соболев посмотрел на него хмельным презрительным взглядом и ответил:

– А мне обидно, капитан… Обидно мне!!! Мою Рoдину жиды поганые уничтожают! Троцкие, Ленины, Свердловы… Христопродавцы вонючие… Повыскакивали из черты оседлости, и сразу в Кремль! Выблядки местечковых портных и сапожников… А Вам? Как это Вам, капитан?

Соболев встал во весь рост и при всех схватил Слуцкого за грудки.