Мрак под солнцем

Николай посмотрел. Несколько человек на фоне белёной, выцветшей под безжалостным солнцем стены. По некоторым признакам он понял, что большинство из них, если не все — военные. Оружия нет, половина — бородатые, половина — усатые, двое — с бородами, но без усов — исламские экстремисты. Снято было с плохим качеством, очевидно — через стекло. Но с современными технологиями — восстановить несложно, особенно если есть цифровая копия снимка.

— Кто это такие? Я не знаю ни одного из них.

— Это большие люди, русский. Тому, кто видел этот снимок, отрежут голову. Если ты выведешь меня на амиров русской разведки, на ваших амиров, я отдам вам снимок и расскажу, что он означает. Мне не нужны деньги, у меня и так их достаточно. Я просто хочу жить. Мне нужна защита, русский, так и скажи.

Амиров русской разведки…

Николай кивнул.

— Мне нужно немного подумать.

Чеченец постучал по столу. Со спины пахнуло жарким, сухим воздухом — вошли конвоиры.

— Завтра, до этого же времени, русский. Если ты не выведешь меня на свое начальство, я отрежу тебе голову. Аллах свидетель.

* * *

Снова оказавшись в камере, Николай почти мгновенно освободился от кушака, которым были связаны его руки, и присел у стены, напряженно размышляя.

Чеченцу он не поверил — ни единому слову. Он ещё не сбрендил окончательно, чтобы верить чеченцам. В отличие от западных идиотов, он хорошо понимал, что на Востоке совсем другие правила игры. Святость сделки, соглашения, слова — один из краеугольных камней западного мира, здесь ничто. Он неверный, крестоносец — и таким всегда останется. Истории о том, как мусульмане обвели вокруг пальца неверных. матери рассказывают детям в колыбели, они передаются из поколения в поколение. Вне зависимости от того, как он поможет этому чеченцу, ему всё равно не жить, он отлично знал чеченцев и их повадки. Что же касается его начальства, оно не будет долго горевать; когда идет глобальная геополитическая игра, в жертву приносят страны и целые экспедиционные корпуса, брошенные в бой, где нет и не может быть победы. Что до судьбы одного человека, когда решаются судьбы целых регионов?

Но в одном Николай мог быть уверен. Чеченец чего-то сильно боялся и что-то знал. Причём это «что-то» было связано с местной обстановкой: они говорили по-чеченски, потому что он опасался, что кто-то подслушает и настучит. Чеченец боялся не пары истребителей американской палубной авиации у себя над головой — он боялся своих. Так боялся, что искал защиты у своих злейших врагов.

Это надо было использовать. Но для начала надо было освободиться. Игра не может быть равноправной и честной, когда один из игроков сидит в зиндане у другого игрока. Он может вернуться сюда потом — но непременно свободным…

Кроссовки — а Николай любил их больше, чем десантные полуботинки — с него не сняли и судя по всему даже не проверили, идиоты чёртовы. Николай снял один кроссовок, затем другой. Поковырялся в подошве — и стал обладателем двух небольших лезвий из титанового сплава, очень прочных, заточенных лазером — никакой другой заточке они не поддавались. Одно лезвие он взял в зубы — на всякий случай. Вторым — принялся ковырять установленную на окне решетку. Из-за постоянных сильных перепадов температуры днем и ночью и аховой квалификации местных строителей — по его прикидкам, до ночи он должен был успеть.

* * *

Стук в соседнюю стену он услышал, когда работа была сделана наполовину. Замер, очевидно, что-то услышали, а теперь стуком рисковали привлечь внимание охраны и облажать все дело. Он прислушался. Три длинных, три коротких — известное дело. SOS, спасите нас. Но ему надо было пока спасать себя — да и на Джона Рэмбо он не сильно походил. Ему надо было просто унести свою задницу отсюда и связаться с центром, чтобы выяснить, какого хрена вообще происходит. У него не было возможности тащить за собой кучу гражданских пленных — тех же журналистов или того хуже — миссионеров, представителей какой-нибудь благотворительной организации, которые по глупости своей приняли зверей за людей и в результате оказались в клетке.

Но и просто бросить людей он не мог — в конце концов, он военный. Решив, что отвечать он не будет, сделает вид, что ничего не слышит, а если выберется — поможет, чем сможет. И Николай продолжил работу.

* * *

Решетка поддалась, когда уже стемнело. Руки устали, он ее едва не упустил — но всё же удержал. Втащил в камеру, аккуратно поставил у стены…

Ловите конский топот, уроды бородатые…

Он высунулся, посмотрел по сторонам — нормального освещения в лагере не было, в непосредственной близости — никого не было видно. Выбравшись через окно, он сиганул вниз. Тело отозвалось болью — но болью привычной, скорее нытьём, чем болью. Теперь можно бежать.