Мрак под солнцем

Николай отвернулся. Смотреть на это было тягостно и страшно. Он любил Москву, за ее энергию, самоуверенность, здоровую и нездоровую наглость и нахрапистость, всегда возвращался сюда… а теперь видел, что надо бежать…

Он отвернулся. Хотел привычно сунуть ноги в тапки — вдруг понял, что это — тапки отца. Кожаные, он привез их из Германии. Это были тапки отца…

Стараясь ступать осторожнее — он пошел на крик-плач, который он слышал…

* * *

В их квартире — было как в нормальных домах, кухня отдельно, а столовая отдельно. В столовой посреди стола лежали автомат, ружье и какой-то незнакомый, хищного вида пистолет — не Стечкин, не ТТ — какой-то иностранный. Было накурено, звук доносился из кухни, которая была безраздельной вотчиной матери. Вход на кухню был завешен чем-то вроде завесы, полые бамбуковые палочки на тонких веревках, они привезли это из Вьетнама. Они привычно зашуршали под пальцами, Николай вошел на кухню.

И не узнал в этой черной лицом, с проседью в волосах и в каком-то старом платье — собственную мать.

На кухне были двое. Один — увидел Николая встал, подошел, обнял за плечи пацана и вывел с кухни.

— Помнишь, что вчера было?

— Э… да.

— Так вот — помни и мсти. Не забывай.

Толерантным — было бы сказать «крепись», по-христиански было бы «и простите им долги ваши, как и мы прощаем должников наших». Но сейчас не было в Москве места, ни для христианства, ни для толерантности — Москва горела.

— Я… буду.

Мужчина строго смотрел на него.

— Обещаешь?

— Обещаю — это Николай сказал уже твердо. Он и в самом деле — помнил все и не намеревался что-либо забывать.

Я знаю свое место и несу свой жребий.

— Мы уходим. Десять минут на сборы.

— Куда?

— Пока во Владимир. Дальше посмотрим.

— Хорошо.

— Поторопись. Мы тебя не бросим, парень, ни тебя ни твою семью.

— И я вас не брошу.

Мужик внимательно посмотрел на него. Потом кивнул.

— Поспеши.

* * *

Выехали двумя машинами. Шли быстро…

На центральных улицах — были следы погромов, где Национальная гвардия — черт его знает, видимо в Дагестане, где конкретно полыхнуло. Кое-где баррикады, кое-где сопротивляется полиция, которая уже защищает не людей, а только себя. Не было понятно — где глава государства, куда подевалась вся власть. Основные магистрали были подозрительно свободны, но в одном месте их обстрелял снайпер — просто чудом вырвались, тут были рекламные щиты и они сильно закрывали сектор обстрела.

За МКАД — уже пошли пробки. Часть машин просто брошена, прямо на дороге, часть спихнута в канаву, где-то ещё есть люди. Москвичи — ринулись на окраины, ближе в своим дачным участкам и коттеджам, где можно было отсидеться. Шепотом передавали места, где было относительно спокойно. Теплый Стан, Ясенево, Наро-Фоминск[90]. Ходили слухи о том, что начали вывозить золотой запас по ветке Метро-2.

Продвигались вперед как могли. Матом, криками, однажды пришлось стрелять в воздух. Когда с Шоссе Энтузиастов выбрались на седьмую федеральную — перекрестились. На то, чтобы выбраться из пробок — потратили чуть ли не целый день.

Они отъехали совсем недалеко от Москвы, когда все началось. Борис Владимирович и Николай ехали в Мерсе, который шел вторым — просто машина была заметная, могла вызвать всплеск классовой ненависти, а этого стоило поопасаться. Позади просверкнуло… они уже достаточно отъехали и это было … как молния в сухую грозу, только ярче — на весь горизонт. И в этот момент — выругался Борис Владимирович… в Мерсе начала сбоить электроника. Обе машина потеряли ход, начали съезжать на обочину… и в этот момент Николай с ужасом увидел, как прямо посреди дороги останавливается огромный самосвал Вольво, чем-то нагруженный… проблема с электрикой была не только у них. Вставала вся трасса, водилы безуспешно поворачивали ключ в замке зажигания, матерились, выходили из машин, недоуменно пересматриваясь…

— Смотрите! — крикнул кто-то.

Они обернулись — как раз для того, чтобы увидеть пухнущее пламя на месте Москвы. И вторую — падающую с неба звезду.

— Не смотри! — крикнул Борис Владимирович, схватил Николая и потащил с трассы, чтобы не попасть под ударную волну — не смотри.

— Это… что?

И Николай навсегда запомнил слова этого немолодого, но крепкого и храброго отставного офицера.

— Это суд Божий. Суд… Божий…

Конец