Мост через Валгаллу

Алешка на секунду прикрыл глаза, стряхнул наваждение, и, взяв хороший темп, устремился вдогонку за Никитой и Трисемеркиным.

Очутившись в своем кабинете, Прохор Кузьмич указал подбородком на стулья возле письменного стола, а сам плюхнулся в глубокое велюровое кресло.

– В общем, так, друзья мои. Суть в следующем, – произнес галерейщик. – Я тут откопал один небезынтересный документец. Полагаю, он вас должен заинтересовать.

Достав из открытого сейфа свиток, Трисемеркин развернул его и положил на стол, придавив углы двумя пустыми чернильницами, пресс-папье и стаканом.

– Гляньте-ка.

Добрынич с Малым, нагнувшись над пергаментом, уставились на ряды старинных букв без пробелов между словами.

– Написано полууставом, – пояснил галерейщик. – На старославянском. Нет, бумага не слишком древняя – пушкинских времен. Просто церковный служитель писал. В принципе, почти все понятно, но чтоб вас не мучить, я предварительно перевел на современный русский. Вот вам бумажка. Сами осилите?

– Не вопрос, Кузьмич, – кивнул Никита. – Давай.

Он взял из рук Трисемеркина листок и, положив на стол между собой и Алексеем, принялся за чтение. Документ гласил:

«Во пору лета 1804-ва от Р.Х. писано дьяком Молотовскаго Храма Пресвятой Богородицы Валгалльской Митрием Оскоминой.

Сия тайная грамота не предназначена для очей бояр и народу, а лишь потомкам, что явятся аки Архангелы два века после да измогут наш славный Молотов град от нашествия Диавола во плоти гнусавова и ерошистова, порешившаго исхитить души славныя и богобоязненныя люде з воспомочию попкорму, коим тот буде отвращать серебряныя караси. За сути попкорму излагати не могу, посему мерзкае явление сие никло пред мое откровение во видение весчем. Являтися спасители числом четыре. Илия во главах богатырь, Добрыня и юн Алексий – соподручные, аскимлянин мал диковин – вспомогателе. Вырывут Диаволе поганый изык яво и разметут скверну по над переправы Валгаллой-рецой ………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………о велению так. Аскимлянам средство веда.

Сия грамота схоронена буде кургана о чаша бронзея числа 21-ва июни лета 1804-ва от Р.Х.»

Часть слов от «Валгаллой-рецой» до «о велению так» была смыта временем. Или еще чем-то. Хоть грунтовыми водами. Но в целом смысл послания от дьяка Митрия к потомкам был ясен. Никита с Алешей переглянулись и вопросительно уставились на Трисемеркина.

Галерейщик по своему истолковал взгляд приятелей и потянулся к сейфу. Достал бутылку портвейна. Вскрытую.

– Не, Кузьмич, мы не будем, – поморщился Никита.

Алексей кивнул, соглашаясь с товарищем.

– На работу завтра, а мы уж пива выпили.

– Ну, тогда и я обожду, – вздохнул галерейщик. – Как вам грамотка?

Добрынич потер переносицу.

– Видать, дельная, если позвал, – сказал он. – Только я не совсем понял, мы тут причем? Уж не имеешь ли ты ввиду, что «Илья во главах богатырь» и тадэ и тэпэ – это мы и есть?

– Как раз это я и имею. Ввиду, – ответил Прохор Кузьмич.

– Постой, но мы… – проговорил Малой и вдруг смолк.

– И я и говорю, что вы, – улыбнулся Трисемеркин.

Он встал из-за стола, обогнул его и подошел к мужикам.

– Больше некому. Вы ж у Ильи Иваныча сподручные?

– Какие мы тебе сподручные? – возмущенно произнес Добрынич. – Мы его приятели. И подчиненные. Коллеги. Какого черта, вообще? Я, между прочим, не Добрыня, а Никита.

– Ой, не придирайся к словам, а? – отмахнулся галерейщик. – Дьяк был малограмотным. Мож, и ошибся ненароком, фамилию с именем перепутал. ЦПШ, брат, это тебе не кульпросветучилище. Буквам научили, а до остального люди своим умом доходили. Разве не так?