Московский Ришелье. Федор Никитич

Он остановил взгляд на красавце сыне, который взял у своего деда Романа Захарьина всё лучшее: ловкость, сноровку, храбрость, превзошёл умом и учёностью своих сверстников. Куда братьям до него! Александр одно в уме держит — стать царедворцем. На него и Василий смотрит... А того не понимает, что всё прежнее ушло со смертью царя Ивана. Что их ожидает — один Бог ведает.

   — Ты не тревожься о нас, отец, — сказал Фёдор.

   — Батюшка, мы и сами себе оборона... — самодовольно проговорил Василий.

   — Ты, отрок, наперёд старших-то не выступай! — поправил его отец. — Не научился-то ещё укора стыдиться.

Обведя взглядом сыновей-отроков — Василия, Михаила и калеку Ивана, произнёс назидательно:

   — Брата своего старшего чтите, как отца чтили. В дому своём не ленитесь. И за всем сами наблюдайте. Учитесь хозяйствовать. А ты, Фёдор, за весь род наш ответчиком остаёшься перед Богом и людьми. Не посрами чести и досужества нашего. Страх Божий имей превыше всего. Жену свою люби как свою душу... Настанут времена иные, и жена твоя, как орлица в непогоду, будет укрывать твоих детей. Меня на свете уже не будет, но будет всё, как я сказал: и непогода, и орлица верная...

Он поднялся, вышел из-за стола, поклонился всем, окинул взглядом богатое застолье, подумал: «Придёт время, когда трапеза ваша обеднеет. Осётры, да стерляди, да пироги с сочнями лишь во снах станут сниться...»

Фёдор встал из-за стола, чтобы проводить отца.

Он смотрел на его ссутулившиеся плечи, чувствовал его неверный шаг, и сердце Романова-младшего сжималось от тоски.

...После встречи с детьми на Никиту Романовича напала такая слабость, что его вынесли из колымаги на руках и сразу уложили в постель. Благополучно проспав до утра, он велел позвать Годунова. Его не покидали дурные предчувствия. Казалось, что жизнь его детей висит на волоске, ибо, как говорит древняя притча, «от беззаконных исходит беззаконие». Оставалась всё же возможность — попросить всесильного правителя поклясться на кресте, что выполнит предсмертную волю Захарьина-старшего, с которым вместе служил царю. Пусть вспомнит, что Никита Романович оказывал ему услуги многие.

Годунов пришёл скоро. Никита Романович зорко взглянул на него, но не прочёл в его глазах ничего, что могло бы вызвать на размышления: участливый, ласковый взгляд, низкий поклон. Есть лица, на которых и ясновидец ничего не прочитает. Недаром говорится: «Человек смотрит на лица, Бог видит сердца».

   — Ты, чай, и сам знаешь, Борис Фёдорович, зачем тебя позвал?

   — Может быть, и знаю. До тебя, видно, дошли ложные вести. Ты слышал много такого, чему не надобно верить. На днях до меня довели опасные слухи, будто жизнь покойного даря завершилась не по звёздным законам, а была прервана насильственно. Или верить тому, что всё сделалось по Божьему предназначению?

Никита Романович опечалился.

   — Смута в умах к беде ведёт. Ты, Борис, большого разума человек. Ты досуж в делах державных и всё устроишь к общему согласию. А ныне моя речь с тобой не о том. Ты, Борис Фёдорович, садись у моего ложа. Давно мы с тобой не толковали, чтобы душа в душу было. Мне недолго осталось обременять собой белый свет и хотелось бы отойти в иной мир со спокойной душой. Ты знаешь, о чём тревожусь... Мои сыновья...

Борис Фёдорович придвинул табурет к ложу Никиты Романовича, положил свою руку на его руку.

   — Нашёл о чём тревожиться. Или я не говорил тебе, что моими хлопотами Фёдор через год станет боярином? Александру дадим окольничего... Василий, коли захочет, получит службу в приказе. А для покоя твоей души могу в том поклясться.

Он взглянул на крест, лежавший на столике у изголовья Никиты Романовича, взял его в руки.

   — Хочешь правды? Ежели будет у твоего Фёдора нужда, я стану ему помогать и в том готов целовать крест.

Годунов быстро поднёс крест к губам, но Никита Романович так и не уследил, поцеловал он крест или только коснулся его губами. Охваченный внезапным волнением, он произнёс:

   — Борис, проверь сначала своё сердце, можешь ли на том устоять. На том и целуй, дабы не погубить души своей, преступив крестное целование.

   — Или я изменял когда прежнему расположению к тебе? — с укоризной спросил Годунов.

   — Тогда пусть страдают души тех, кто хотел нас поссорить... Боже храни тебя, Борис Фёдорович! Ныне вижу в тебе не токмо правителя, но и царя своего, коему можно верить!

В глазах Годунова вспыхнуло выражение, говорившее о том, что слова эти понравились ему.

   — Всё будет исполнено, как ты думаешь! Ни единого волоса не упадёт с головы твоих сыновей!

Никита Романович вспомнил рассказ Горсея, усомнившегося в верности точно таких же слов, сказанных ему Годуновым, подумал и о том, как быстро изменил Годунов прежнему расположению к Горсею: против него были выдвинуты необоснованные обвинения, сам он подвергался опасности смертельной отравы, а его повар и дворецкий умерли от яда. Верить ли обещаниям Годунова, хотя бы и клятвенным? Эти сомнения, видимо, не ускользнули от Годунова. На лице его появилась тень смутного недовольства. Он зорко и как-то отстранённо посмотрел на Никиту Романовича.