— Ты, наверно, думаешь, зачем я прибыл к тебе в столь ранний час? «Худо быть единому» — говорил Никита Романович, мой незабвенный друг.
— У тебя было много друзей, Андрей Петрович...
— То так, «было». Но недаром в народе говорят: «Много друзей — много и врагов». Ныне все повернулись от меня в другую сторону, как узнали, что всё моё достояние Годунов хочет отказать в казну.
— Какая причина?
— Со мной он и словом не перемолвился. Через дьяка Истомина передал. Я-де брал поминки великие.
Поминками в то время называли подарки. Их брали все, не исключая иноземных послов. Эти поминки вошли в обиход на Руси со времён татаро-монгольского нашествия, когда хан и его мурзы брали поминки со всякого, кто обращался к ним с просьбой. Это была своего рода добровольная дань. Но взятка, как её ни называй, есть взятка, и со временем она стала великой бедой в державе. С этой бедой начал бороться царь Иван, ибо за взятку всё можно было купить, даже титул. Но царь Иван, не желая того, и содействовал широкому распространению этого недуга. Он обновил должности дьяков, подьячих, тиунов и более мелкого «крапивного семени». В приказы пришли новые люди. Их так и называли — новики. Они сосредоточили в своих руках всю власть в значительной степени благодаря взяткам. Фёдор всё это хорошо знал от отца и, слушая теперь Щелкалова, в смятении думал, как ему помочь.
— Мне бы ныне сохранить наследственное достояние отца и матери, — продолжал Андрей Петрович.
— Оно, однако, принадлежит тебе по праву.
— По праву-то да, но права-то ещё по суду надобно отстоять. А бумаги на родовое поместье у меня нет.
— У тебя?! Такой умелый да ловкий в делах, а себя не обеспечил?
— Кто бы подумал, что Годунов учинит такой разбой? Мне бы тот разум наперёд, что приходит после!
— Так свидетелей али не сыщешь?
— Как не сыскать? Сыскал. Да они отпираются: всяк боится Годунова.
— Ужели сам Годунов не опасается, что за неправду отвечать придётся? Он же труслив по природе своей.
— Был труслив, да теперь осмелел. Волхвов при себе держит. Они советуют ему ничего не бояться...
«Надо было пойти в свидетели... Скажу на суде, что был с отцом в родовом имении Щелкалова, — думал Фёдор. — Или поговорить с царём Фёдором. Может быть, Андрей Петрович и надеется, что я с брательником побеседую. Да будет ли толк? Фёдор либо заплачет, скажет, что не понимает в делах, либо станет смеяться. Вот и весь разговор».
— Я с самим Годуновым поговорю. Посмотрю, как он будет отрицать неправду. Сам слышал, как ране он величал тебя отцом названым. Так ли с отцами-то поступают?
Щелкалов молчал, опустив глаза. Он был безмерно уязвлён унижением, выпавшим на долю его старости. Уязвлён он был и тем, что унизил его человек, который был обязан ему своей карьерой. Это он привёл к царю брата и сестру Годуновых, указав при этом на миловидную девочку: «А хороша будет невеста для твоего Фёдора». Это он приоткрыл перед Годуновым важные тайны, хранившиеся в разрядных книгах. Было за что Борису кланяться отцу своему названому.
— Ну, коли надумал к нему идти — иди. Вместе станем думать, как избыть злодея.
Нетерпеливый и запальчивый Фёдор в тот же день отправился к Годунову. Он догадывался, что Щелкалов что-то задумал. Было время обеда — лучшее время договариваться с Годуновым о встрече. К его подворью невозможно было подступиться из-за обилия стражников. Во дворце тоже не у кого узнать, когда он будет. Никто не знал и не должен был знать, куда он идёт.
Фёдору, однако, повезло встретиться с Годуновым до обеда, у входа в трапезную. Фёдор попросил его согласия на беседу. Годунов ответил недоверчивым взглядом, словно Фёдор затеял что-то недоброе, и, поколебавшись некоторое мгновение, согласился.
Трапезная помещалась в небольшой палате по соседству с царской спальней. В этом было то удобство, что прямо от стола царь шёл почивать. В центре палаты находился овальный стол, накрытый камчатой скатертью. Обычно стол накрывался на несколько персон, ибо на обеде непременно бывали царские родственники.
Пока Борис и Фёдор крестились на образа, появился царь и тоже стал креститься, шепча молитву. Потом стольник помог ему сесть. Далее стольник всем подал по чаре вина. Выпили молча.
Бросалось в глаза, что во время трапезы Годунов был мрачен, ни разу не улыбнулся. Глядя на него, молчал и Степан Годунов. Царь Фёдор, словно ребёнок, чутко реагирующий на поведение взрослых, часто менялся в лице, виновато смотрел на своего шурина, наконец, встав из-за стола, сказал, что пойдёт к своей царице: Ирина оставалась в своей комнате по причине недомогания.
Годунов велел своему родичу удалиться. Они остались вдвоём с Фёдором.
Почувствовав по решительному виду Фёдора, что разговор будет серьёзный, Годунов спросил:
— Челом бить пришёл али браниться?
— Челом бить... за дьяка Щелкалова Андрея Петровича.
Годунов посуровел. В такие минуты на его лице отчётливо проступали татарские черты.
— Какое тебе дело до дьяка?
— Ради памяти отца моего незабвенного хочу доискаться правды для его друга.