Московский полет

Через несколько секунд в номер постучали. Толстяк открыл дверь и знаками показал услужливому японцу, что нужно открыть окно. Японец низко поклонился, Толстяк тоже ему поклонился, и японец исчез. Еще через две минуты в номер опять постучали. Толстяк открыл. Теперь вместе с первым японцем был еще один. Оба поклонились Толстяку, а Толстяк, обливаясь потом, поклонился им настолько, насколько позволяя его живот. Японцы что-то сказали и поклонились опять. Толстяк стал жестом показывать, что он хочет открыть окно, но без инструментов, одними руками он не может отвернуть эти еб… винты. Японцы поклонились и исчезли.

А еще через три минуты пришли уже четыре японца – два предыдущих и два новых, в рабочих робах и с кислородным баллоном и ящиками, полными инструментов. Все четверо поклонились Толстяку. Толстяк, матерясь по-русски, поклонился им с высоты своего роста. Потом два японца-слесаря постелили на пол и на подоконник широкую дерматиновую подстилку и стали автогеном вырезать стальные болты из оконной рамы. А два гостиничных клерка следили за их работой. Наконец, минут через двадцать, слесари огнем и пневматическими зубилами срезали шляпки болтов и вытащили все окно и даже оконную раму. Но в ноиере стало еще жарче, потому что августовская жара в Токио хуже нью-йоркской. А японцы, поклонившись странному русскому гиганту, который пожелал жить без окна, унесли из его номера и окно, и оконную раму, и подстилку, в которую они аккуратно собрали всю бетонную пыль от своей работы.

Толстяк остался один, на 32-м этаже, в номере, где почти во всю наружную стену была просто дыра.

Страшась подойти к этой пропасти и задыхаясь от жары, Толстяк сел на кровать и заплакал. Тут пришел гид-переводчик, которого, видимо, на всякий случай послали к Толстяку администраторы отеля. – Почему вы не хотите жить с окном? – спросил он. – Мне жарко,– сказал Толстяк. Гид-переводчик присел у низкого подоконника и покрутил какую-то еле заметную кнопку. И в ту же секунду из ребристо-гофрированной панели под подоконником хлынул мощный поток холодного кондиционированного воздуха…

Мы еще не успели отсмеяться, когда за моим плечом послышался Анин голос: – Добрый вечер. Могу я сесть с вами? На ней было темное открытое вечернее платье с живой крымской розой за поясом. И вообще, она была так красива, как Анна Каренина и Мерилин Монро, вместе взятые. Толстяк, Семен и Михаил разом вскочили, уступая ей свои стулья. Она села возле меня, я спросил удивленно: – Как ты меня нашла?

– На такси, – сказала она спокойно. – Я заехала в три ресторана, это четвертый.

– Дом журналиста, ВТО… – стал перечислять Толстяк. – А какой же третий?

– «Пекин», – сказала Аня. – Он любит утку по-пекински.

– Анечка, что вы будете есть? – спросил Михаил. – Ничего, спасибо. Я прямо из-за стола. И вообще, мы с Вадей сейчас уходим. Вы не возражаете?

– Конечно, нет! – сказал все понимающий Семен.

– Ая возражаю! – воскликнул Толстяк.

– И я, – поддержал его Михаил.

– Нет, действительно! – сказал Толстяк. – Почему такая красивая женщина забирает Вадима, когда я лучше его раз в двадцать! Во-первых, я толще…

– Лева, заткнись, – сказал Семен, и выжидательно посмотрел на меня. А я никак не мог понять, почему от Ани совершенно не пахнет спиртным. В ее день рождения! В одиннадцать вечера, когда она – по ее же словам – только что из-за стола.

– Что-нибудь случилось? – спросил я у нее негромко. – Да, – сказала она. – Что?

– Потом скажу. Пошли. Вставай.

Но я сидел. Она ушла со своего собственного дня рождения. Бросила мужа, гостей и помчалась по всей Москве искать меня. Но зачем это все? Зачем устраивать еще один водевиль или драму и ломать ей семейную жиэнь? Ведь я все равно уезжаю.

Конечно, она прочла мои мысли – она знала меня слишком давно, чтобы не уметь читать на моем лице. И поэтому она пошла ва-банк.

– Ты можешь хоть раз в жизни выполнить мое желание? Не свое, а мое? Хотя бы сегодня! – сказала она и повернулась за поддержкой к Семену, Михаилу и Толстяку: – Ребята, сегодня у меня день рождения. Вы можете сказать этому идиоту, чтобы он оторвал, наконец, свою задницу от стула? Особенно, если его просит единственная стоящая женщина в его е… жизни! Налейте мне водки, в конце концов!

Начинается, подумал я. Но Аня тут же взяла себя в руки. Вращая тонкими пальцами ножку рюмки с водкой, она сказала, усмехнувшись:

– Вы знаете, почему он на мне не женился? Потому что я алкоголичка? Нет, конечно! Да и какая я алкоголичка! У меня прекрасный муж, сыну восемь месяцев, работа… Вадя, ты знаешь, что у меня уже есть сын? – и, не ожидая моего ответа, продолжила: – И не потому, что я антисемитка, это тоже глупости. Мой муж – еврей! И тут она всем корпусом повернулась ко мне: – Ты знаешь, почему ты на мне не женился, дурында? Потому что ты не умеешь брать. Ты не знаешь, что когда ты берешь у людей – не воруешь, а берешь, что они тебе сами дают, – то ты их этим спасаешь. Скажи ему, ребе! – потребовала она у Семена. – Я права? – Абсолютно! – подтвердил Семен, сын раввина. – Спасибо… – устало сказала Аня. И подняла рюмку: – Ле хаим, евреи!