Морской конек

– Как-то днем… в субботу, в Лондоне… я забрел в паб возле Кингс-Кросс и наткнулся на этот клуб… клуб для трансвеститов и трансгендеров. Там были столы, диваны и занавешенные кабинки… где можно было уединиться. И в одной из них…

– Я не очень понимаю, при чем тут мой папа.

Я посмотрел на нее, задумался – может быть, зря я начал этот разговор.

– Он был там… в одной из кабинок.

Какое-то время она смотрела мне в глаза, потом отвела взгляд, изумленная, растерянная, недоверчивая.

– Ты, конечно, ошибся, Нем.

Несмотря на камин, в комнате стало холодно, будто кто-то резко распахнул окно.

– Не знаю, помнишь ты или нет, но в первый вечер я сказал, что где-то видел твоего отца, что его лицо мне знакомо.

– Да, – тихо ответила она, – да, ты говорил.

– Я понял это лишь в ночь перед тем, как он… перед несчастным случаем. И все это время не знал, как тебе сказать…

– Ты уверен? Как близко ты был к этой кабинке?

Я замялся.

– Я стоял на другой стороне комнаты, но это была маленькая комната…

– Ты сказал, что было темно.

– Но свет шел от экранов телевизоров и от лампочек с потолка… я видел его там, – добавил я осторожно.

Она поднялась, тяжело дыша, ее платье в свете огня сияло яростью.

– Ты подошел ближе? Ты видел, что он там делал, или нет?

– Шторы были раздвинуты…

– Нет… я не хочу знать…

– Я не могу сказать…

Она отошла в другой угол комнаты, но я видел, что ее глаза блестят от слез.

– Мне очень жаль, Майра…

– Если ты знал… почему не сказал мне?

Я выдавил из себя единственную правдивую фразу, какую смог произнести:

– Я не знал, как.

– А он… он знал? Что тебе все известно? Что ты его там видел?

– Нет, – пауза была короче, чем удар сердца.

Хлынули слезы, потекли по ее щекам, полились на платье.

Я подошел к ней и молча обнял.

На следующее утро мир, как ни странно, казался неповрежденным.

Я был на чердаке, медленно собирал вещи. Это заняло немного времени, да и вещей было мало: кое-что из одежды, пачка бумаг, тапочки. Я сходил в ванну, принес зубную щетку и пасту, потом отнес пасту обратно, не в силах вспомнить, я ли ее привез. Полотенца. Носки, скатанные и лежавшие под кроватью. Авторучка. Это заняло совсем немного времени.

Обведя взглядом комнату, прежде чем покинуть ее, я заметил нефритовую статуэтку. Я и забыл о ней. Машинально сунул в карман, а потом, у двери, передумал и поставил обратно на стол, в самый центр, на вышитое снежное поле скатерти.

Майра ждала меня у машины, чтобы подвезти на вокзал. Ее усталые глаза блестели в утреннем свете. Я положил чемодан в багажник, попрощался с Эллиотом, с миссис Хаммонд. С Винтеруэйлом.

Мы ехали молча. Тишина была такой же, как прошлой ночью в комнате Майры, на ее широкой, холодной кровати. Я то и дело бросал на нее взгляд в темноте; она не спала, смотрела на что-то прямо перед собой. Слабый свет обрисовывал ее лицо, шею, линию плеча. Она повернулась было, как будто хотела что-то сказать, но сдержалась. Наконец это стало невыносимо.

– Я знаю, что не должен был тебе об этом говорить, – выпалил я. Она молчала. – Я не должен был, – я сел. Я уеду. Прямо сейчас. Я уеду.

Ее холодная рука легла мне на спину, остановила меня. Ее голос был почти шепотом.

– Все эти годы я думала, что это моя вина. Что он так себя ведет. Я не понимала, откуда идет его озлобленность, и обвиняла себя. Но это не моя… не моя вина.

Теперь, в машине, она сняла руку с рычага переключения передач и на мгновение слегка коснулась моего колена. За весь путь мы так и не проронили ни слова. Но тишина была естественной, как в дикой природе, в болотах, в лесах и на море.

Маленькая станция утром, даже этим дымно-серым зимним утром, была оживленнее, чем вечером. Пассажиры сновали туда-сюда. Касса была открыта, ворота важно впускали и выпускали.

– Спасибо, – сказал я, когда мы вышли. Ее губы ненадолго прижались к моей щеке, пальцы сжали воротник моего пальто. Она не улыбнулась мне на прощание, а подняла руку, раскрыла ладонь и разжала пальцы. Жизнь наполнена этими жестами. Теми, которые не имеют словесного эквивалента. И мы уносим их с собой, мы бережно храним их, мы знаем их так же досконально, как птицы – направление ветра.

Я стоял на платформе и смотрел, как уносится ее машина, сверкая в холодном белом воздухе. Иногда есть только один путь назад и один путь вперед. Только одна дорога из множества, которая приведет вас туда, где вы всегда должны были быть. Поезд медленно подъезжал с шумом и грохотом. Я нашел место у окна в почти пустом вагоне. Застыл, пока поезд, чуть качнувшись, не рванул прочь. Пейзаж промчался мимо меня, как вода.

Когда я выезжал из деревни, мой телефон ожил, загорелся пропущенными звонками и непрочитанными сообщениями.

«Куда ты делся? Все хорошо? Позвони, как сможешь», – Ева.

«Ты пьян? Тебя похитили инопланетяне? Надеюсь, хоть симпатичные», – Сантану.

Я рассмеялся, убрал телефон на место. Сейчас было неподходящее время, чтобы отвечать.

Я смотрел на небо, измученное собственной тяжестью, искал птиц, солнце, что-то легкое и умеющее летать.