Морской конек

Мы сели на скамейку с вырезанной надписью «Артуру, любившему это место» и распаковали наши запасы: сэндвичи с беконом, пирожки с мясом, кусочки бисквита и горячий шоколад в приземистой фляжке. По ту сторону грязной воды расстилалась сельская местность, участки поля, огороженные аккуратной живой изгородью, далекие невысокие холмы и тополя, словно тонкие карандашные рисунки, выгравированные в небе. Это было редкое счастье. Ощущение, что каким-то образом это и только это место было тем, где мы должны были оказаться, и никакое другое заменить его не могло.

После пикника я показал Эллиоту, как скользить по камням у воды – один, два, иногда три быстрых прыжка. Ему пришлось как следует ссутулиться, балансировать на подушечках ног и – прыг!

– Прыг! – повторил он радостно, восхищенный этим словом, его беззаботностью. – Прыг! Прыг!

Прежде чем стемнело, мы направились обратно. Было слишком холодно, чтобы продолжать прогулку; ветер хлестал нас, теребил наши пальто, кусал за лица.

– В следующий раз, – сказала Майра, – мы пойдем к болотам. Попросите миссис Хаммонд, чтобы рассказала вам болотные легенды – о гигантских черных собаках, о призрачных огнях, о человеке, которого ведьма превратила в камень.

Болота, как и леса, полны мистики.

Когда мы почти добрались до дома, полил дождь, холодные, острые капли посыпались на землю. Я посадил Эллиота себе на спину и побежал через ворота – он смеялся до слез.

В тот вечер мы зажгли огонь в комнате в задней части дома, поменьше, чем гостиная, и не такой строгой. Здесь были масляно-желтые стены и занавески в цветочек. Изначально, объяснила Майра, эта комната представляла собой кабинет хозяйки дома, место, где женщины писали письма.

– Представляешь, что знали эти стены?

На ужин мы разогрели картофельный суп с пореем, намазали маслом булочки и ели, сидя на полу, наши лица мерцали в свете огня.

– Вы всегда так делаете, когда Филипа нет?

Майра радостно кивнула.

И в духе праздничных излишеств, хотя мы все были сыты, она вытащила из холодильника остатки яблочного пирога с заварным кремом. В прошлый раз я слишком устал, чтобы сполна им насладиться, но теперь понял, до чего он вкусный, терпкий и сладкий, сливочный и рассыпчатый. Потом мы немного поиграли в карты, в «змейки-лесенки», и Эллиот уснул, прижавшись к подушке, сунув большой палец в рот. Я отнес наверх его легонькое, птичье тельце, переодел его в пижаму, как следует подоткнул одеяло.

Его кудрявые темные волосы, форма его носа.

В тусклом свете ночника можно было разглядеть что угодно.

Спустившись вниз, я увидел, что Майра открывает бутылку вина.

– Лучшее из папиной коллекции.

Прозрачный каберне совиньон из коллекции Шато Сен-Пьер, Сен-Жюльен. Мы просидели за ним до поздней ночи, на улице бушевала сильная буря, и дождь обрушивался на стены и окна резкими, враждебными порывами.

– Расскажи мне о своей жизни в Лондоне, – попросила Майра. – О работе, о друзьях… обо всем.

И я рассказал, сперва медленно и сбивчиво, не привыкший рассказывать о себе, – о журнале, куда устроился по настоянию Нити, о том, как он чуть не закрылся, о том, как мне на год захотелось уехать из Лондона, и о поразительном совпадении.

– Все это благодаря Сантану, конечно…

– А Сантану чем занимается?

Я рассказал и об этом.

– Какой он?

Я рассмеялся.

– Немного нелюдим, влюблен в творческую личность.

– Как и все мы.

Я не стал рассказывать о том, что он сообщил мне незадолго до того, как я покинул Лондон. Когда мы зашли в бар по пути на Рождественскую вечеринку. О Яре и бесконечном сердце. О дерзкой, красивой Яре, ее темных глазах с серебристыми искрами. Может быть, Майра сказала бы, что они пробыли вместе совсем недолго, что ему будет не так больно с ней расстаться. Но любовь имеет мало общего со временем. Иногда любовь – вспышка света, и одной недели, месяца или года хватит, чтобы озарить целую жизнь. Не стоит считать краткость лишенной глубины. Иначе чего стоят восход солнца, ариетта, хайку?

В жизни все мимолетно, и любовь тоже.

Больше мы с Сантану с тех пор не виделись. Может быть, Ева стала бы для него лучшей компанией, но она была далеко, в Японии с Тамсин.

Я рассказал Майре о Еве. О ее шелковых пестрых платьях. Безукоризненной прическе. Глубокой зияющей пустоте. Я рассказал ей о Стефане.

– Он посылает ей цветы, отмечая время.

Любовь в форме лилий.

Майра вздохнула.

– Разве я могу назвать ее глупой? Я не имею права.

И я не имел.

Мы сжигали бревно за бревном, чтобы поддерживать пламя. Я рассказал ей о том, как в детстве мы с сестрой сушили на солнце апельсиновые корки, а потом бросали в камин. Они вспыхивали в огне – крошечный фейерверк, каждый раз приводивший нас в восторг. Апельсины были запахом моего детства.