Морской конек

Когда мы приехали, рождественская вечеринка была в самом разгаре: в колонках играл Майкл Бабл, в воздухе носились болтовня и смех. Вечеринка была не такой экстравагантной, как я ожидал. (Полагаю, что все меркнет в сравнении с блеском улиц центрального Лондона.) Все собрались во внутреннем дворике на первом этаже; в углу стояло нарядное дерево, увешанное мишурой и гирляндами. Фуршетный стол, украшенный венком из падуба, был заставлен вином, глинтвейном и прочим, радовал широким ассортиментом сезонных блюд. Я и подумать не мог, что будет такая толпа – я видел очень немногих, и в основном только с литературного факультета.

Ева и Тамсин уже пришли. Они беседовали с деканом, маленьким лысеющим очкариком с очаровательными эльфийскими ушами. Я внимательно наблюдал за ними; даже на публике были видны намеки на их близость. Или, может быть, каждый жест – то, как рука Тамсин на мгновение коснулась спины Евы, как Ева приобняла подругу за плечи – теперь был наполнен новым смыслом. Я вспомнил вечер в своей комнате, тихую грусть Евы. Сегодня на ней было красное шелковое платье с высоким воротом, полностью скрывавшее ее тело до колен, как кокон, изящный гипс, который удерживал ее на месте, делал неуязвимой. Однако, когда она повернулась, я увидел на ее платье длинный вырез. Заостренный овал, элегантную ахиллесову пяту.

– Лондон, – сказал я им, – стал сумасшедшим городом.

– Но, как мне сказали, не таким сумасшедшим, как Токио, – ответила Тамсин. Она была одета менее экстравагантно – в платье с цветочным принтом, с поясом на талии и широкими рукавами. Я подумал, что она вписалась бы в какую-нибудь картину Моне, изображающую японский сад.

Ева улыбнулась.

– Что ж, скоро ты сама узнаешь.

Она объяснила, что они едут в Японию на две недели. Импульсивное решение, принятое в последнюю минуту. Когда Тамсин повернулась, чтобы поприветствовать кого-то еще, Ева тихо добавила:

– Мне не хотелось проводить Рождество в Бейруте.

И прежде чем я успел осознать, что услышал в ее словах – вину, смущение или самообвинение, – она сама же от них отмахнулась.

– А ты что надумал? – она была обеспокоена моими (несуществующими) планами на отпуск. Ева была безжалостна к знаменательным датам – дням рождения и годовщинам, Канда-мацури[47] и Пасхе – но именно это и помогло мне быстрее свернуть разговор. – Ты же не можешь все праздники торчать тут один и скучать?

Я заверил ее, что не буду.

– Ну а что тогда ты будешь делать?

Я промямлил что-то неопределенное – встречусь с друзьями, поработаю.

– Да и Сантану будет рядом.

Она с сомнением посмотрела на меня.

– Со своей поэтессой.

И Махером, хотел добавить я, но сдержался.

Я стоял в стороне, наблюдая за вечеринкой; Бабл уже в третий раз пел о зимней стране чудес, кто-то задел елку, и она накренилась набок, стол почти опустел, как и бар. Я украдкой проверял свой телефон, но он молчал, мрачный и пустой, лишь однажды обнадеживающе вспыхнув.

Письмо от сестры. Молитва матери Терезы, которую надо переслать по цепочке нескольким людям, а если я этого не сделаю, мне грозят всевозможные катастрофы, смерть, потеря работы, потеря семьи.

Я нажал «удалить».

Я уже много лет не возвращался домой на Рождество. Отец ушел на пенсию. Мать говорила, что он проводит большую часть времени в саду, выращивая пурпурные гортензии, бледные розы и орхидеи всех сортов. Наверное, садоводство нравилось ему, потому что было таким же требовавшим уединения занятием, как медицина. Мать сначала спрашивала, не хочу ли я их навестить, но потом, как мне показалось, свыклась; я слышал это в ее голосе, даже скорее в молчании, заменившем вопросы. Сестра давно вышла замуж, обзавелась детьми, работала медсестрой в той же больнице, где и отец до пенсии.

Как близки и как далеки нити наших дорог.

Однажды вечером, спустя целый век ожидания, я наконец его увидел.

Новое непрочитанное сообщение. Яркое и сияющее.

Майра не утруждала себя извинениями – может быть, по ее меркам она ответила почти сразу – и с ходу спрашивала, есть ли у меня планы на декабрьские праздники. Не дыша, я скользил глазами по строчкам. Может, ты хочешь приехать в деревню, где я живу?

Она, конечно, понимала, что я могу быть занят, и в таком случае предлагала наметить встречу уже в новом году. Я хотел сразу же ответить – приеду приеду приеду, – но сдержался и зашагал по комнате, пытаясь справиться с внезапно нахлынувшим приливом энергии. У меня все еще оставался выбор бездействовать, пустить все на самотек, как герой «Действия без слов». Не делать ничего. Но я уже бросил камень в пруд, и это был один из неизбежных разбежавшихся кругов. Где-то вдалеке я слышал звон церковных колоколов. Из ниоткуда появилась девушка у подножия каменной башни, девушка с золотистыми, как пшеница, волосами, свежая, как деревенское английское утро. Майра в сером платье сонно прошла по залитой солнцем лужайке. И Николас. Николас навсегда.