Морской конек

– Вы закончили? – спросил жизнерадостный молодой голос. Официантка в опрятном красном фартуке, светлые волосы которой были стянуты в конский хвост, стояла у моего правого плеча и смотрела на недопитый кофе. – Ой, извините.

Раздался гудок поезда, уходившего на Оксфорд.

– Нет, я все, спасибо, – я жестом показал, что можно убирать посуду.

– Хотите что-нибудь еще?

Я ответил не сразу. Три циферблата смеялись над моими ожиданиями.

– Нет, спасибо.

Я натянул пальто, застегнул его, обмотал шею шерстяным шарфом. Когда я уже уходил, направлялся к платформе мимо эскалаторов, я услышал крик:

– Извините… простите… извините меня…

Обернувшись, я увидел, что официантка приближается ко мне, сжимая в руке клочок бумаги.

– Я чуть не забыла спросить – вы, случайно, не ждали кого-то по имени… – она сверилась с листком, – Майра?

– Да, ждал.

– А вы, – она вновь заглянула в листок, – Неемия?

– Да, это я.

Она улыбнулась с радостью и облегчением.

– Сегодня утром заходила женщина и просила кого-то из нас вам передать. Сказала, что ей пришлось уехать раньше, чем она собиралась.

– Спасибо.

– Не за что. Я чуть не забыла, но тут никто не сидел так долго, кроме вас… надо было спросить вас пораньше… а я забыла.

Она была совсем юной, похоже, только после школы, и я не мог даже представить, какие приключения ей пришлось пережить. Я сказал, что это очень мило с ее стороны и что она очень мне помогла.

– Не за что, – она пожелала мне хорошего дня, прежде чем умчаться обратно. Лист бумаги был вырван из блокнота, его края – неровными. На нем был нацарапан имейл и два слова: напиши мне.

Помню, как-то вечером, в бунгало, Майра была полна кипучей энергии. Ее настроения витали в воздухе под влиянием чего-то неуловимого. Он заявила, что нужно устроить здесь концерт. Переделать гардеробную в сцену. Включить как можно больше обогревателей, пусть горят и излучают тепло. Мини-бар открыть. Занавески задернуть. В центре будет ее личное пространство. Стул и нотный пюпитр. И все, добавила она в заключение, на ее концерте должны быть в костюмах.

– В костюмах?

– Возьми напрокат, милый, или одолжи у кого-то.

– Но…

– Найди. Укради.

Николас, тихо сидевший в углу, сказал, что найдет для меня что-нибудь подходящее. Метнулся к шкафу, стал бросать на кровать его содержимое. Брюки, слишком длинные, но сойдут. Изысканная рубашка цвета слоновой кости.

– Ты уверен… – начал я. Он отмахнулся от моих слов.

Наконец я был одет как надо. Наряд сидел, пожалуй, не особенно по фигуре, но галстук-бабочка, заявил Николас, была идеальна. Мы ждали в гостиной и пили, чуть позже к нам подключилась Майра. Она стянула волосы серебряной лентой, переплетенной с ниткой жемчуга, а ее бледно-серебристое платье было цвета неба после дождя. Для нее Николас открыл бутылку вина, последнюю бутылку «Неббиоло». Майра и без вина была в веселом настроении, но теперь ее щеки разгорелись.

Она села рядом со мной на диван, провела пальцами по моей руке, смерила меня ясным, спокойным взглядом. Наклонилась ниже, ее вырез был низким, ткань – тонкой. Ее духи кружили голову, пахли лилиями.

Что он подумает?

Я заметил, как она посматривает на Николаса, сидевшего в кресле в стороне от нас, но не смог разгадать выражения их лиц.

Она хочет его разозлить?

– Почему ты не начинаешь концерт? Разве не за этим мы собрались? – его голос был мягким, как виски, которое мы пили.

– Когда буду готова, начну, – она повернулась ко мне. – Будешь моим виночерпием, мое сокровище? Нальешь мне еще?

Я наполнил ее бокал, свой тоже. Комната сильно нагрелась, в костюмах нам стало не по себе. Но она не разрешила нам ни ослабить галстуки, ни снять пиджаки. Когда уже как следует перевалило за девять, она объявила, что сольный концерт начинается. На сегодня она приготовила кое-что из Брамса…

– Кто бы сомневался, – пробормотал Николас. – А нельзя сыграть что-нибудь другое?

Она чуть шлепнула его, будто ветер хлестнул море.

– Я буду играть то, что указано в программе. Брамс, соната фа минор. Соч. 120, номер 1. Виваче[44].

Зазвучало живое, бурное крещендо – то долгая нервная меланхолия, то вспышки кипучей энергии. Оно было почти шизофренично в своей способности сочетать то и другое на одной нотной странице.

Оно было таким, как сама Майра.

Я видел, как она смотрит, как мы смотрим на нее – обнаженные руки, голую шею, грудь в вырезе декольте. Желание имеет форму виолы. Оно помчалось по струнам инструмента, заняло собой всю комнату, весь мир. Оно соскользнуло в темноту бурным потоком, прежде чем вернуться на струны. Желанием кипели резонаторное отверстие и длинный смычок, встречаясь и расставаясь.