Море Осколков

— С событиями вечно так, — проговорила мать Скейр. — Не хотят они плыть по каналу, который ты им вырыл.

— Значит, со мной ты биться не будешь? — спросил Атиль.

— Откуда такая кровожадность? — Горм оттопырил губу. — Тебе эта работа покамест в новинку, но со временем ты узнаешь, что король — нечто большее, нежели простой душегуб. Так давайте же нынче весной почтим Отче Мира, пребудем в воле Верховного короля в Скегенхаусе и разомкнем сжатые кулаки. Летом, что ж — на моей вотчине, попробуй испытать окутавшее меня дыхание Матери Войны.

Он повернулся и со свитой из служительницы и воинов прошествовал к дверям.

— Благодарю за обезоруживающее гостеприимство, гетландцы! Будет день, будет беседа! — На мгновение он застыл на пороге, исполинской горой черноты на ярком солнечном свете. — И в оный день я заговорю с вами языком грозы и бури.

Двери Зала Богов захлопнулись.

— Быть может, настанет время, и мы пожалеем, что сегодня его не убили, — промурлыкала мать.

— У каждого свой черед, — проговорил Атиль, по-прежнему баюкая меч, пока усаживался обратно на Черный престол. Он садился на трон по-особому нескладно и просто — у Ярви ни за что б так не вышло. — А нам предстоит заняться другими заботами.

Глаза короля плавно сдвинулись к Ярви, сияя, как в день первой их встречи на «Южном Ветре».

— Мой племянник. Некогда принц, некогда король, теперь же…

— Ничто, — вскинул подбородок Ярви.

В ответ на это Атиль невесело приулыбнулся. Мелькнул мимолетный проблеск того человека, с кем Ярви упорно брел сквозь метель, с кем делился последней коркой, вместе с кем вставал лицом к лицу со смертью. Лишь проблеск — а потом черты короля вновь стали остры, как меч, и тверды, как лезвие топора.

— Ты заключил договор с Гром-гиль-Гормом, — произнес он, и гневный ропот пробежал по залу. Мудрый король всегда найдет виноватого, поговаривала мать Гундринг. — Ты призвал в Гетланд нашего злейшего недруга, призвал пожары и смерть.

Ярви не стал отрицать обвинение, даже если бы отрицанием смог перебороть растущую в Зале Богов ярость.

— Честные люди погибли. Чем же, мать Гундринг, велит за это расплачиваться закон?

Служительница перевела взгляд с нового короля на старого ученика, и на локте Ярви крепко сжалась ладонь матери — потому как ответ знали обе.

— Смерть, государь, — хрипло выдавила мать Гундринг, казалось, без сил повиснув на посохе. — Либо, на крайний случай, изгнание.

— Смерть! — заверещал женский голос откуда-то из полутьмы. Визгливое эхо, заметавшись, угасло в каменной, могильной тиши.

Ярви бывал близок к смерти и прежде. Уже не раз она приоткрывала перед ним щелочку Последней двери — а он до сих пор отбрасывал тень. Разумеется, под ее хладным взором никому не уютно. Но, как и во многом другом, привычка и практика решали дело. По крайней мере, на этот раз, хоть бухало сердце и горчило во рту, он встречал ее стоя, и чисто звенел его голос.

— Я совершил ошибку! — объявил Ярви. — И не одну. Признаю это. Но я принес клятву! Принес обет пред богами. Клятву Солнцу и клятву Луне. И я не знал иного пути исполнить ее. Отмстить за отца и за брата. Прогнать с Черного престола изменника Одема. И, несмотря на мою скорбь по пролитой крови, я благодарен богам за их милость…

Ярви вскинул голову на богов, затем униженно потупился в пол и покаянно взмахнул руками.

— Ибо законный государь возвратился!

Атиль угрюмо взирал на свою ладонь на матовом металле престола. Небольшое напоминание, что им он обязан замыслу Ярви — не повредит. Гневный ропот собравшихся вновь всколыхнулся и рос, разбухал до тех пор, пока Атиль не поднял руку, наводя тишину.

— Это правда, что Одем толкнул тебя на этот путь, — сказал он. — Его преступления куда весомее твоих, и ты уже воздал ему справедливую кару. У твоих поступков имелись серьезные причины, и, сдается мне, хватит здесь смертей. В твоей — правосудия не было б.

Ярви, не поднимая головы, сглотнул с облегчением. Вопреки бедам и горестям последних месяцев, ему нравилось жить. Нравилось больше прежнего.

— Но расплаты не миновать. — И, кажется, глаза Атиля затуманились грустью. — Мне жаль, вправду жаль. Но приговором тебе должно стать изгнание, ибо человек, однажды сидевший на Черном престоле, непременно восхочет завладеть им вновь.

— По мне, он чересчур неудобен. — Ярви поднялся на ступень выше. Он знал, что делать. Знал с тех самых пор, как Одем бездыханным вытянулся на полу и над ним в луче света проступило лицо статуи Отче Мира. В изгнании есть своя прелесть. Быть кем угодно. Никому не обязанным. Но он проскитался очень уж долго. Его дом — здесь, и идти было некуда.

— Мне никогда не хотелось сидеть на Черном престоле. И думать не думалось, что все-таки сяду. — Ярви поднял левую руку и помахал перед всеми единственным пальцем. — Я — не король: ни в чьих глазах, а меньше всего — в своих собственных.

В тишине он склонил колено.

— Я предлагаю иное решение.

Атиль сузил глаза, и Ярви взмолился Отче Миру о том, чтобы дядя сейчас искал способ простить его.

— Тогда говори.