Море Осколков

— Она останется столь же вкусной и после. А может, и вкуснее. — И Джойд вымученно улыбнулся Ярви. — Раз надо таскать мешки — не хнычь, а начинай перетаскивать.

— Под конец, того и гляди, захнычем мы все. — Сумаэль шагнула к Ярви, пронзая темными глазами до дна. Вытянула руку, и у него занялся дух. — Прошу тебя, Йорв…

— Меня зовут Ярви. — И, хоть и было больно, он встретил ее взгляд с каменной, под стать матери, твердостью. Он бы с удовольствием взял ее за руку. Сжал бы ее в ладони, как прежде, в снегах, и пусть эта рука поведет его к Первому Граду. С удовольствием бы снова стал Йорвом и ко всем чертям послал Черный престол.

Он принял бы ее руку с любовью — но своей слабости потакать он не мог. Ни за что на свете. Он дал клятву, и одновесельники нужны ему здесь, при себе. Необходим Джойд. Необходима она.

— Ну а ты, Ральф? — спросил он.

Ральф причмокнул, аккуратно свернул язык трубочкой и метко харкнул в окно.

— Раз пекарь идет сражаться, куда деваться воину? — Его широкое лицо переломила ухмылка. — Мой лук — твой.

Сумаэль уронила руку и уставилась на пол, скривив губы.

— Под властью Матери Войны что остается делать мне?

— Ничего, — без лишних слов проронил Ничто.

Уговор с Матерью Войной

Голубятня все так же громоздилась наверху одной из высочайших башен цитадели. Все так же изнутри и снаружи она была изгажена вековым птичьим пометом. Все так же сквозь ее многочисленные окна дул промозглый сквозняк.

Но прежде настолько промозглым он не был.

— Боги побрали б такую холодину, — пробубнил Ярви.

Сумаэль — жесткие контуры рта на суровом лице — не отняла от глаз подзорной трубы.

— То есть до этого сильней ты не мерз?

— Сама знаешь, мерз. — Они мерзли оба, там, среди трескучих льдов. Вот только тогда между ними пылала искорка, которая его согревала. Теперь он погасил ее окончательно.

— Извини, — добавил он, а получилось — обиженно буркнул. Она хранила молчание, а он продолжал плести свое, сам того не желая: — За то, что сказала мать… за то, что я упросил Джойда остаться… за то, что не…

У нее задвигались скулы.

— Королю, несомненно, не за что извиняться.

Он вздрогнул при этих словах.

— Я тот же самый человек, кто ночевал с тобою на «Южном Ветре». Тот самый, кто брел с тобою в снегах. Все тот же.

— Да ну? — Она, наконец, на него посмотрела, но взгляд ее ничуть не смягчился. — Вон над тем холмом. — Она передала подзорную трубу. — Дым.

— Дым, — хрипло каркнул голубь. — Дым.

Сумаэль с опаской его оглядела, в ответ другие птицы из клеток вдоль стены повернули к ней немигающие глаза. Все, кроме бронзовокрылого орла, огромного и величавого. Должно быть, он прибыл от праматери Вексен с очередным предложением, а то и приказом матери Ярви выйти замуж. Орел горделиво чистил перья и даже свысока не удостоил людей вниманием.

— Дым, дым, дым…

— Можешь сделать так, чтоб они прекратили? — попросила Сумаэль.

— Птицы, как эхо, повторяют обрывки посланий, которым их обучают, — пояснил Ярви. — Не бойся. Им невдомек их смысл. — Вот только дюжины пар птичьих глаз повернулись к нему, как одна, а головы подались вперед, вопросительно внемля — и вновь заставляя Ярви задуматься: может, в отличие от них, это ему невдомек? Он отвернулся к окну, прижал трубу к глазу и увидел в небе извилистую дымную стежку.

— В той стороне усадьба. — Ее владетель шествовал среди тех, кто скорбел и заламывал руки, когда отца положили в курган. Ярви попытался не думать, был ли хозяин на своем подворье, когда нагрянул Гром-гиль-Горм. А если не был, то кто оставался там приветствовать гостей из Ванстерланда и что теперь с ними стало…

Мудрый служитель отмеряет наибольшее благо, говорила мать Гундринг, и отыскивает наименьшее зло. Неужели мудрому королю тоже не дано ничего другого?

Он отвел трубу от горящего хутора, изучая зубчатый, холмистый горизонт — и на мгновение уловил блеск стали на солнце.

— Ратники. — Изливаясь из распадка меж холмами, они спускались по северному тракту. Едва ползли, как древесная смола зимой — так казалось отсюда, и Ярви, невольно закусив губу, поторапливал их про себя.

— Королю Гетланда, — пробормотал он под нос, — не терпится, чтобы воинство ванстерцев напало на Торлбю.

— Какую только похлебку не заварят боги, — заметила Сумаэль.

Ярви поднял глаза на купол свода — там отшелушивалась краска, которой были нарисованы боги в обличьях птиц. Тот, Кто Приносит Вести. Та, Что Колышет Ветви. Та, Что Изрекла Первое Слово И Изречет Последнее. И по центру купола, с багровыми крылами, кроваво улыбалась Матерь Война.

— Признаю, тебе я редко возносил молитвы, — зашептал ее образу Ярви. — Отче Мир мне всегда был нужнее. Но в день сей ниспошли мне победу. Верни мне Черный престол. Ты испытала меня — и я выдержал испытание. Я — готов. Я не тот, прежний дурачок, не дитя и не трус. Я — король Гетланда по праву.

Какой-то голубь выбрал эту минуту, чтобы сбросить на пол, невдалеке от него, сгустки помета. Матерь Война ответила?

Ярви заскрежетал зубами.