Море Осколков

— Ты вообще ничего обо мне не знаешь, — прорычала Колючка — она тоже начала закипать от гнева. — Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти!

— А кому щас легко? — пожала плечами Рин и взялась за молот. — Но некоторым проще: они могут оплакивать свои несчастья в большом доме, который купил папа!

Колючка обвела руками новую просторную кузницу на заднем дворе дома под стенами цитадели:

— То-то я смотрю, вы с Брандом бедствуете!

Рин замерла, мускулы взбугрились на плечах, и глаза ее полыхнули яростью. Да такой, что Колючка попятилась, не отрывая глаз от все еще занесенного над наковальней молота.

И тут Рин с грохотом отбросила его в сторону, стащила перчатки и швырнула их на стол:

— Пойдем чего покажу.

* * *

— Мама умерла, когда я была еще маленькой.

Рин вывела их за стены. На наветренную сторону, чтобы вонь помоек не смущала добрых горожан.

— Бранд ее помнит. Немного. А я нет.

Какие-то мусорные кучи уже занесло землей, и они поросли травой. А некоторые были еще свежими, и они смердели гниющими костями и кожурой, тряпками и экскрементами людей и животных.

— Он всегда говорил, что она велела ему творить добро.

Шелудивая псина настороженно покосилась на Колючку — видно, увидела в ней конкурента — и снова принялась обнюхивать отбросы.

— Мой отец погиб, сражаясь с Гром-гиль-Гормом, — пробормотала Колючка, пытаясь показать, что и у нее в жизни не все было гладко.

Честно говоря, ее подташнивало — от вида этого места, от запаха, от самого факта, что она даже не подозревала о его существовании, потому что мусор у них дома вывозили материны рабы.

— Они положили его в Зале Богов.

— А тебе достался меч.

— Без навершия, — выдавила Колючка, пытаясь дышать через рот. — Горм забрал его себе.

— Повезло, тебе осталось что-то от отца.

А вот Рин, похоже, вонь совсем не смущала.

— Мы-то от нашего ничего не получили. Он любил выпить. В смысле… сильно выпить. Он ушел от нас, когда Бранду было девять. Однажды утром взял и ушел, и нам, мне кажется, было лучше без него.

— А кто вас взял к себе в дом? — тихо спросила Колючка: у нее складывалось нехорошее впечатление, что в сравнении с Рин все ее жизненные трудности окажутся полной ерундой.

— Никто.

Рин немного помолчала, давая ей время осмыслить фразу.

— В то время здесь мало кто еще жил.

— Здесь?

— Ну да. Мы рылись в отбросах. Иногда находили что-нибудь съедобное. Иногда находили что-нибудь, что можно было продать. А вот зимой… — Рин поежилась. — Зимой приходилось туго.

А Колючка стояла, слушала и глупо моргала — а что еще прикажете делать? Ей стало холодно, хотя до лета оставалось всего чуть-чуть. Вообще-то ей всегда казалось, что детство у нее было трудное. А вот теперь выходит, что, пока она страдала в своем прекрасном доме, что матушка называет ее, видите ли, не тем именем, которое ей нравится, некоторые дети рылись в помойках в поисках необглоданных косточек.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что это не рассказал Бранд. А ты — не спросила. Мы попрошайничали. И подворовывали.

Рин коротко и горько улыбнулась.

— Но Бранд все твердил, что надо творить добро. И он работал. В порту, в кузнях. Нанимался на любую работу. Работал как ломовая лошадь. И били его так же. Как ту лошадь. Я заболевала, а он меня выхаживал, я снова заболевала, а он снова меня выхаживал. И он все мечтал, что станет воином, и получит место на ладье, и у него будет семья — команда. И он пошел тренироваться. Что-то из снаряжения он выпросил, что-то занял, но ходил и тренировался. А до тренировки и после — работал. А если после этого кому-то нужна была помощь — он приходил и помогал. Нужно творить добро, всегда говорил Бранд, и если будешь добр к людям, люди будут добры к тебе. Он был добрый мальчик. И вырос таким же. Добрым.

— Я знаю, — проворчала Колючка, чувствуя, что все, рана открылась и болит сильней прежнего — из-за чувства вины, которое ее и вскрыло. — И он лучший из людей, из тех, кого я знаю. Так что это, черт побери, вовсе не новость для меня!

Рин вытаращилась:

— Тогда как ты можешь с ним так обращаться? Да если б не он, я б давно вылетела в Последнюю дверь, и ты тоже! И вот она, благодарность за все…

Так. Оно понятно, она могла где-то ошибаться, кое о чем не знать, хотя знать следовало, и вообще не замечать того, что под носом творится, но есть же какой-то предел!

— Так-так-так, а ну-ка, стой, тайная сестричка Бранда! Нет, понятно, ты раскрыла мне глаза: я себялюбива и вообще сука и все такое. Но. Мы с Брандом рядом на веслах сидели. И в команде оно так: один за всех и все за одного. Да, он стоял со мной плечом к плечу, но и я тоже, и…

— Я не об этом! Я о том, что до этого случилось! Когда ты убила того парня. Эдвала.

— Что?

Тошнота накатила сильнее.

— Я помню, что тогда было! Бранд просто стоял и смотрел!

Рин аж рот раскрыла от удивления:

— Слушай, а вы вообще за этот год хоть парой слов перекинулись?

— Нет! Насчет того дела с Эдвалом — нет, уж будь уверена!

— Ну понятно, — и Рин прикрыла глаза и улыбнулась: мол, теперь все ясно. — Он ведь, глупец, никогда не требует благодарности за то, что сделал. Он тебе ничего не сказал.