Море Осколков

— Ха! Этот союз подобен молоку, оставленному на солнцепеке!

— В смысле?

— Долго не протянет.

— Но король Финн же сказал…

— Король Финн — мешок с требухой, его даже в собственных землях высоко не ставят. Он поддержал нас, ибо его честолюбие было уязвлено, но гнев праматери Вексен быстро его образумит… Впрочем, это поможет нам немного потянуть время…

— Но тогда… тогда мы остались одни.

— Мой дядя Атиль и в одиночку встанет против всего мира. Он всегда считал, что последнее слово — за сталью.

— Ответ, достойный храбреца.

— А то.

— Вот только… мудрости в нем маловато.

Ярви улыбнулся:

— С ума сойти. Я-то думал, что ты обучишься мечному бою, а ты — гляди-ка, стала не только искуснее, но и благоразумней! Но не волнуйся. Я что-нибудь придумаю, вот увидишь.

* * *

Как только перед ними раскрылись высокие бронзовые двери дворца, Колючка поняла, что зря расстраивалась, что одета как принцесса. Имело смысл расстраиваться, что она одета как селянка. Здесь даже рабыни выглядели как королевы, а стражники — как герои легенд. Их приняли в зале, под завязку набитом увешанными драгоценностями придворными, разодетыми и надутыми и тем очень напоминающими павлинов, которые неспешно прогуливались в безупречно разбитых дворцовых садах. И таких же бесполезных, как эти пестрые хвостатые птицы, к гадалке не ходи.

Она бы с удовольствием сделалась невидимой или растаяла и стекла в свои новые сапоги, но, увы, сапоги радовали высокой толстой подошвой, а еще она вытянулась за последние несколько месяцев и теперь стала выше, чем отец Ярви. А тот, надо сказать, мало кому уступал в росте. Так что делать нечего: она развернула плечи, задрала голову и состроила мужественную мину, хотя под маской храбрости она отчаянно трусила и истекала потом в своей идиотской алой тунике.

Герцог Микедас сидел в позолоченном кресле на возвышении — причем сидел в весьма непринужденной позе, перекинув ногу через резную ручку. Доспех на нем поражал воображение искусным золотым узором. Судя по виду, герцог был из тех красавчиков, что считают себя неотразимыми. Темнокожий, с живыми блестящими глазами, темные волосы и бородку едва тронула седина, — ну да, красавчик.

— Приветствую вас, друзья, добро пожаловать в Первогород! — И он показал белые зубы в широкой улыбке, которая сразу показалась Колючке подозрительной — наверняка неискренняя. — Ну как, хорошо я говорю на вашем языке, а?

Отец Ярви низко поклонился, Колючка последовала его примеру. «Я кланяюсь — и ты кланяйся», — сказал он. Похоже, кланяться придется очень и очень часто.

— Безупречно, ваша милость. Мы сердечно обрадованы…

— Напомните-ка, как вас там зовут? У меня просто чудо-о-о-овищная память на имена…

— Он отец Ярви, служитель Гетланда.

Это произнесла высокая, худая и очень бледная женщина с наголо выбритой головой. На покрытых татуировками руках у нее звенели и посверкивали эльфские запястья из древнего железа, и золота, и осколков стекла. Колючка оскалилась, но вовремя вспомнила, что плевать на полированный пол в королевском дворце как-то не принято.

— Мать Скейр, — протянул Ярви. — Всякий раз, когда наши пути пересекаются, мое сердце заново переполняет радость.

Служительница Ванстерланда, советчица Гром-гиль-Горма. Та, кого праматерь Вексен отправила к князю Варославу с предостережением — не выводить корабли в море Осколков…

— Хотела бы я сказать то же самое, — проговорила мать Скейр. — Однако ни одну из трех наших встреч я не могу назвать радостной.

И она обратила взгляд льдисто-голубых глаз на Колючку:

— Кто эта женщина? Я не знаю ее.

— А ведь вы уже встречались в Скегенхаусе. Это Колючка Бату, дочь Сторна Хедланда.

Глаза матери Скейр широко распахнулись от удивления, и Колючка почувствовала себя отмщенной:

— Чем вы ее кормите?

— Огнем и оселком, чем же еще, — усмехнулся с улыбкой Ярви. — У нее прекрасный аппетит. Теперь она воин, испытанный в сражении с ужаками!

— Девушка-воин! Как интересно! — судя по голосу, герцога это совсем не впечатлило, он веселился и не скрывал этого. Придворные угодливо захихикали. — Как насчет поединка с одним из моих гвардейцев?

— Ставьте уж сразу двоих, — гаркнула Колючка — ох ты ж, опять брякнула, не подумав. Голос звучал странно, словно и не принадлежал ей: скрипуче и громко.

И дерзко. И совсем по-дикарски — такому негоже звучать среди изузоренных серебром мраморных стен.

А герцог… расхохотался.

— Пот-ря-сающе! Вот она, самонадеянность юности! Моя племянница очень похожа на нее. Она тоже думает, что можно делать что хочешь — и плевать на традиции, и на чувства других людей, даже на… суровую реальность этого мира.

Ярви снова поклонился:

— Правители и те, что стоят у трона, должны всегда помнить о суровой реальности.

Герцог покачал пальцем:

— А ты мне начинаешь нравиться!

— На самом деле, у нас есть общий друг.

— Вот как?

— Эбдель Арик Шадикширрам.

Глаза герцога широко распахнулись, он даже снял ногу с ручки кресла и сел прямо:

— И… как она?

— Увы, ваша милость, она переступила порог Последней двери.

— Умерла?

— Предательски убита своим же рабом.