Море, море

Когда я вернулся в кухню, они все четверо стояли вокруг стола, на котором Гилберт расположил завтрак – ветчину и язык с салатом из зелени и молодой картошкой и крутые яйца для Джеймса. Их еда меня теперь, конечно, совсем не интересовала, да и вообще аппетит у меня почти пропал. Под краном студились две откупоренные бутылки белого вина. Перегрин, в одетом виде выглядевший куда пристойнее, пил виски и слушал по транзистору матч. Когда я вошел, наступило молчание. Перри выключил радио. Все словно чего-то ждали.

Я налил себе бокал вина и подцепил на вилку кусок ветчины.

– Продолжайте, не стесняйтесь. Я поем на воздухе.

– Не уходи, мы хотим с тобой поговорить, – сказал Перегрин.

– А я не хочу с вами говорить.

– Мы хотим тебе помочь, – сказал Гилберт.

– Да ну вас к черту.

– Подожди, пожалуйста, минутку, – сказал Джеймс. – Титус хотел тебе что-то сказать. Ведь правда, Титус?

Титус, весь красный, промямлил, не глядя на меня:

– По-моему, вы должны отпустить мою мать домой.

– Ее дом здесь.

– Но право же, дружище… – начал Перегрин.

– Я не нуждаюсь в ваших советах. Я вас сюда не звал.

Джеймс сел, остальные тоже. Я остался стоять.

– Мы не хотим вмешиваться, – сказал Джеймс.

– Ну и не надо.

– И не хотим докучать тебе советами. Мы эту ситуацию не понимаем, что вполне естественно. Но мне кажется, что ты и сам ее не совсем понимаешь. Мы не хотим тебя уговаривать…

– Тогда зачем вы настроили Титуса сказать то, что он сейчас сказал?

– Чтобы ты услышал определенное мнение. Титус так считает, но боялся тебе сказать.

– Вздор.

– Тебе предстоит трудное и, сколько я понимаю, безотлагательное решение. Если б ты согласился с нами поговорить, мы бы помогли тебе принять это решение разумно, и не только принять, но и выполнить. Ты не можешь не видеть, что тебе нужна помощь.

– Мне нужен шофер, а больше ничего.

– Тебе нужна поддержка. Я – твой единственный родственник. Гилберт и Перегрин – твои близкие друзья.

– Ничего подобного.

– Титус говорит, что ты для него как отец.

– Вы, я вижу, всласть обо мне посудачили.

– Не сердись, Чарльз, – сказал Перегрин. – Мы не ожидали, что угодим в такую передрягу. Мы приехали сюда отдохнуть. Но видим, что тебе несладко, и хотим тебя поддержать.

– Вы ничем не можете мне помочь.

– Неверно, – сказал Джеймс. – Я думаю, тебе станет намного легче, если ты обсудишь все это дело с нами – не обязательно детали, но общую линию. Это не потребует от тебя ничего бесчестного. Так вот, грубо говоря, возможны два варианта: или ты держишь ее у себя, или возвращаешь. Рассмотрим сперва, что будет, если ты ее вернешь.

– Я не собираюсь ее возвращать, как ты изволил выразиться. Она не бутылка.

– Из слов Титуса я понял, что ты отчасти потому не отвозишь ее домой, хоть она и хочет уехать…

– Она не хочет.

– …что опасаешься за нее, боишься каких-нибудь эксцессов со стороны мужа.

– Это одна из причин, есть еще сто других.

– Но если эти возможные эксцессы – результат недоразумения и если это недоразумение можно разъяснить…

– Не говори глупостей, Джеймс. Ты отлично понимаешь, что то, что я сделал, как это ни назови, нельзя ни разъяснить, ни оправдать. И ты, пожалуйста, думай, что мне говоришь.

– Я пытаюсь сказать тебе две вещи. Во-первых, что, если ты намерен отвезти ее домой, это надо сделать с умом. Мы все поедем с тобой в порядке демонстрации силы, а также чтобы подтвердить твои показания.

– Показания?!

– А во-вторых, что, если ты не собираешься ее вернуть, потому что боишься насильственных действий и этот страх можно ослабить, это может повлиять на твое решение.

– Ты понимаешь, что он имеет в виду? – спросил Перегрин.

– Да! Но, как признал Джеймс, понять ситуацию не в ваших силах. Вы говорите – объяснить, подтвердить показания, с тем же успехом можно что-то объяснить бизону. И вообще вся эта аргументация ни к чему, двух возможностей нет. Я не допускаю возможности ее возвращения к мужу.

– Ну, тогда рассмотрим второй вариант, – сказал Джеймс.

– Ничего мы рассматривать не будем. Я не желаю, чтобы вы копались в этой проблеме. Это наглость с вашей стороны и очень для меня обидно. Но раз уж речь об этом зашла, я хотел бы спросить Титуса, почему мне, по его мнению, следует отпустить его мать домой.

Титус, все это время неотрывно глядевший на ветчину (может быть, проголодался), покраснел и ответил с явной неохотой, не поднимая глаз:

– Ну… понимаете… тут как бы и моя вина…

– Это еще каким образом?

– Это очень трудно, когда отцы и матери… тут намешано столько разных эмоций и… как бы это сказать… предрассудков, что ли. Может, я вам все описал ужаснее, чем оно было, хотя и было ужасно. А она часто преувеличивает, в голове у нее полно всяких идей и фантазий. Может быть, ей с ним и правда лучше, а я против того, чтобы людей принуждали, по-моему, люди должны быть свободны. Вы хотите все решить наспех. Но если она захочет к вам прийти, то может прийти и потом, когда успеет все обдумать.

– Правильно, Титус, – сказал Джеймс.

Титус бросил на него взгляд, всколыхнувший мою недремлющую ревность.

Перегрин сказал: