Море, море

Днем я побеседовал с Хартли, мы говорили о прошлом, и я вновь ощутил узкий чистый ручеек общения с нею, становившийся, как я убеждал себя, все глубже и шире. Да, легкость этого общения несомненна, аромат его ни с чем не спутаешь. Здесь я мог водрузить знамя моей любви, мог надеяться мало-помалу убедить ее. Любовь к ней в такие минуты выливалась в сострадание, в жалость, в одно желание – уберечь, исцелить, пробудить жажду счастья там, где раньше была пустота. Для этого я старался всеми правдами и неправдами заглушить в ней мысль о возвращении домой, незаметно внушая ей, что теперь оно невозможно; а пока пусть тешит себя иллюзией, что это возвращение состоится, скоро она поймет, что оно немыслимо, что она сама его больше не хочет. Исподволь я усиливал нажим. Моя тактика постепенности была выбрана правильно и скоро, скоро принесет свои плоды. Хартли еще повторяла, что ей нужно домой, к мужу, но говорила она это почти спокойно и, кажется, не так часто и словно бы механически.

Наконец я ушел от нее. Днем я перестал ее запирать. Она ведь нарочно, упорно пряталась – от Гилберта и, главное, от Титуса. Да и куда она убежит днем незамеченная? Другое дело – ночные приступы отчаяния.

В парадную дверь позвонили. Спустившись в прихожую, я увидел, как дрожит проволока, еще раньше, чем услышал негромкий звонок на кухне. Я подумал: Бен. Спросил себя: один? И чтобы обогнать страх, пошел к двери быстро, без всяких предосторожностей. Я не стал запирать дверь на цепочку, а сразу распахнул ее. Передо мной стоял мой кузен Джеймс.

Джеймс улыбался спокойной, глуповатой, довольной улыбкой, которую он иногда на себя нацеплял. В руке он держал чемодан. На шоссе рядом с «фольксвагеном» Гилберта стоял его «бентли».

– Джеймс! Какими судьбами?

– Ты забыл? Завтра Троица, ты пригласил меня.

– Ты сам себя пригласил. А я забыл, разумеется.

– Если хочешь, могу уйти.

– Да нет, входи… Зайди хоть на минутку.

Меня охватило замешательство, досада, испуг. Появление моего кузена всегда предвещает недоброе. Его присутствие в доме все изменит, вплоть до чайника. Здесь мне с Джеймсом не сладить. При нем я не могу управлять моей жизнью.

Он вошел, поставил чемодан, с интересом огляделся.

– Хорошо стоит твой дом. А эта бухта с шаровидными валунами просто поразительна. Я, конечно, ехал нижней дорогой.

– Конечно.

– А этот громадный утес в море, весь усеянный кайрами… ты понимаешь, о чем я говорю?

– Нет.

– Ты его что, не видел? Ну да ладно. И башня мартелло здесь, оказывается, есть. Это тоже твои владения?

– Да.

– Понятно, что это место тебе приглянулось. Дом когда построен?

– Ох, не знаю. В начале века, чуть раньше, чуть позже. О господи!

– Что с тобой, Чарльз? Ты меня извини, надо было предупредить тебя письмом. Я пробовал позвонить, но у тебя, видимо, нет телефона. Я могу остановиться и не у тебя. Мили за две отсюда я проезжал мимо очень приятного вида гостиницы… Ты здоров, Чарльз?

– Заходи в кухню.

Из-за необычного освещения в кухне было полутемно. Одновременно с нами туда вошли через другую дверь Титус и Гилберт, и позади них мигнула беззвучная летняя зарница.

Пришлось их представить друг другу.

– Знакомьтесь, это мой кузен Джеймс, заглянул ненадолго. Гилберт Опиан. А это мой юный приятель Титус. Больше здесь никого нет, мы перед тобой в полном составе.

Говоря это, я как бы случайно приложил палец к губам, авось заметят.

– Титус, – сказал Джеймс, – значит, ты здесь. Это хорошо.

– Не понимаю, – сказал я Джеймсу. – Ты же его не знаешь.

Я заметил, что Титус уставился на Джеймса, словно узнал знакомого.

– Нет, но ты упомянул о нем в нашем разговоре, неужели не помнишь?

– Ах да. Ну как, Джеймс, выпьешь на дорогу?

– Спасибо. Чего-нибудь. Хоть вот этого белого вина, благо откупорено.

– Мы пьем его с черной смородиной, – сказал Титус.

– Вы его кузен по отцовской или по материнской линии? – поинтересовался Гилберт, он любил ясность в таких вопросах.

– Наши отцы были братьями.

– Чарльз всегда притворяется, что у него нет родных. Такой скрытный.

Любезно вращая глазами, Гилберт налил четыре бокала вина. Он немного похудел, лазая по скалам в своих новеньких спортивных туфлях. Выглядел моложе, держался свободнее. Титус подлил в бокалы сока. Было ясно, что оба они рады новому человеку, непредубежденному, со стороны, с которым можно поговорить, который разрядит атмосферу; рады, возможно, и тому, что мы получили подкрепление.

– Да, дом у тебя очень своеобразный и интересный, – сказал Джеймс.

– Ты не ощущаешь никаких вибраций?

Джеймс взглянул на меня.

– Кому он принадлежал?

– Некой миссис Чорни. Я о ней ничего не знаю.

– Из верхних окон, вероятно, видно море?

– Да, но самый лучший вид открывается со скал. Могу тебе показать, если ты не торопишься. У тебя что на ногах? А то здесь недолго и ногу вывихнуть.

Я хотел поскорее увести Джеймса из дома. Мы вышли на лужайку, и я довел его по камням до нагретой солнцем высокой скалы с видом на море. Море успело изменить оттенок – теперь это была бледная дымчатая лазурь, испещренная мельчайшими бликами.